На этих словах я вжала голову в плечи, а он продолжал вещать, уже не заглядывая в свою бумажку:
– Если организм не выводит отработанные вещества, он чувствует себя плохо. Он отравляется ими. Печально, друзья мои, но человеческий фактор находится на грани деградации. Принять этого барашка, эту живую биомассу на вашем мощеном дворе с газоном – это и есть ваш шанс!
Я была не в восторге, что он назвал моего барашка биомассой, к тому же меня встревожил ропот, поднимающийся с парт. Зря я позвала этого пастыря, похоже, он заведет нас совсем не в ту сторону.
А тут еще мадам Жуффа решила обсудить сексуальные проблемы барашка.
Она задала вопрос, начинавшийся так:
– Если задуматься об овцах…
Я ее тут же поправила:
– Это будет баран…
– Как баран? – удивилась она.
– Баран – это муж овцы. Барашек – это видовое название, а вы говорите об овце. Но я хочу взять самца!
– Что? Самца? – Она задышала так, как будто я говорила о жирафе.
Я объяснила, почему именно самца: чтобы избежать регулярной дойки, и она сказала:
– А, ну тогда нет вопросов!
Потом она вспомнила про запах самца, про течку у овец, про овечий нрав и еще про что-то такое, что я не запомнила.
Ее голос звенел и наливался металлом, а я сидела и думала, откуда в ней столько ненависти в отношении самцов? Без сомнения, здесь было что-то от Фрейда, но я не психоаналитик, и когда слово снова взял доктор Берже, я была довольна.
Он сказал, что сексизм в отношении парнокопытных является деспотичным.
– Уж не предлагаете ли вы кастрировать животное? – сузив глаза, произнес он, обращаясь к мадам Жуффа. – Но в символическом смысле это была бы кастрация всех мужчин!
Я нашла, что это чересчур, и меня охватила неловкость. Не контролируя себя, я выкрикнула:
– Да что вы прицепились к баранам! Надеюсь, вы не собираетесь вмешиваться в мою личную жизнь! – и тоже посмотрела на мадам Жуффа.
Глаза Эрика быстро забегали, как шарики настольного «Флиппера» при толчке стола бедром какого-нибудь юнца, а через четверть секунды я увидела тень подозрения на лице мадам. Она посмотрела на своего мужа, а он рикошетом посмотрел на меня, и я заметила, что зрачки у него расширились, чего не замечала со времени нашего последнего оргазма.
Конечно, я осознала свою оплошность, но уже было поздно. Даже мадам Ревон, к которой я испытывала нечто вроде нежности, поскольку она доживала свои последние дни и ставила свою подпись под петицией против меня, по крайней мере, без комментариев, бросила в мою сторону полный упреков взгляд, говорящий: «Вы совсем лишились головы, девочка моя, и я отказываюсь от вас…»
Мне было плохо, очень плохо. Я глупо улыбалась, покачивала головой, как лошадь, хорошо хоть, не фыркала… То есть вела я себя как больная.
Доктор Берже, взглянув на меня, коротко сказал: «О'кей…» – и попросил выйти с ним во двор. Я сконфуженно последовала за ним. Во дворе он напомнил мне о деньгах и, забрав их, вынес приговор:
– Я думаю, что вы все страдаете неврозом, и все ваше объединение собственников похоже на семью, где из поколения в поколение передается нервная патология. Все это требует индивидуального наблюдения. Однако я думаю, что этот случай выходит за пределы моей компетентности. Я нахожу вашу идею с барашком забавной, но, честно говоря, не знаю, что можно было бы сказать по этому поводу…
Увы, мне не удалось забрать у него обратно пятьсот евро. Было очевидно, что он присоединился к числу тех, кто смеялся у меня за спиной по поводу моего барашка. Но я предпочла перевернуть страницу.
Он ушел, пожелав мне смелости, а я снова вернулась на арену, жалея о том, что забыла спросить у психиатра насчет опасности моих соседей. Впрочем, могла бы и не спрашивать, ведь это и так очевидно.
Запретить мне усыновить барашка – как это жестоко. Были бы мои соседи чуть поумнее, они бы получили выгоду от моей инициативы. Но я не смогла донести до них все преимущества такого сожительства. Что ж, еще есть время побороться. И потом, я всегда готова пойти наперекор.
Всю ночь я лежала и думала о Незнакомце с площади Вогезов. Конечно, ни о какой совместной жизни нет и речи, но было бы обидно, если мои фантазии все же осуществятся, говорить с близким человеком, утаивая что-то. Подумав еще немного, я пришла к выводу, что он был бы далек от того, чтобы сблизиться с кем-либо. У него своя жизнь, и ему не обязательно принимать мою сторону или сторону моих соседей. А вот будет ли он со мной?.. Самое разумное, подождать, пока молодость окончательно пройдет. На вид ему около пятидесяти, и значит, ждать осталось лет десять. Через десять лет он будет уже достаточно зрелым для того, чтобы, поставив крест на всех своих прежних увлечениях (я очень надеюсь на это!), валяться голым на моем светлом ковре, а я в это время буду делать ему массаж, увлажнять его кожу и делать все то, на что распространяется ваша фантазия.
Однако тут есть одна маленькая хитрость: мужчина за шестьдесят может стать верным, если у него новая жена – в противном случае он так и останется жеребцом. Уж мне-то приходилось видеть старых жен, которые все ждали и ждали, когда же остепенятся их ветреные супруги. Тем переваливало и за шестьдесят пять, и за семьдесят, а они все скакали, раздувая ноздри. И я даже рада, что до сих пор не замужем. Глядишь, и стану когда-нибудь новой женой, от которой не захочется убегать.
Я не знаю, чем занимается мой Незнакомец с площади Вогезов. Он часто выходит из дома с толстыми разноцветными папками, торчащими из дорожной сумки, и это наводит на мысль, что он владеет типографией. Я никогда не видела его возвращающимся домой вечером. И я даже не знаю, есть ли у него автомобиль. Надеюсь, что вы не подумали, будто я слежу за ним, как сотрудник сыскного агентства. Вовсе нет! Я уважаю его частную жизнь, и к тому же я хорошо воспитана. По моему глубокому убеждению, заниматься брачным шпионажем бесполезно. Парочка, живущая надо мной, – самый близкий тому пример. Манон очень недоверчива, но она же и слепа. Мадам Жуффа вообще не в счет, и в этом, наверное, вы уже убедились. К счастью, она лишена воображения, да и работает в подходящем месте. Что-то связанное с коммуникациями… Рано утром она и другие сотрудники проникают в офис с помощью магнитной карточки (время прихода фиксируется) и выходят оттуда поздно вечером, когда уже не пробежишься просто так по магазинам, чтобы встряхнуться. (По магазинам она ходит по выходным и тратится с размахом.) Иногда я жалею ее – она возвращается домой раздраженная, а потом приходит такой же раздраженный муж. В каком-то смысле я даже помогала ей, когда брала на себя Эрика.
Несмотря на петицию, подписанную жильцами нашего дома, я присматривала себе барашка и занималась этим примерно пятнадцать дней. Я больше не высовывала носу из дому. Вернее, я, как и философ Кант, выходила всегда в один и тот же час. Изменив свои привычки, я взволновала все наше сообщество домовладельцев.
