– Не стоит преувеличивать, – улыбается Соломон. – Но его доклад поднимет целую бурю, это уж точно. Я его читал.
– Вы его читали?! – восклицает Моррисон. – Но он же выйдет только после Нового года! – Несколько секунд тесть сердито пыхтел. Потом нервно глотнул портвейна. – Однако вы парень far ben[32], сэр. А нет ли там… хм… Случаем, вам не попалось упоминания про Пэйсли, а?
Соломон не помнил точно, но сказал, что в докладе приводится ряд шокирующих примеров: как надсмотрщики жестоко наказывают детей, секут их голыми на улице за опоздание, а на одном заводе их даже прибивали за уши к столбу за плохую работу.
– Вранье! – взвизгнул Моррисон, грохнув бокал на стол. – Бессовестное вр-ранье! Да ни одного малого на моей фабрике никто и пальцем не трогал! Бог мой: молитвы в семь, стакан молока и кусок пирога на обед – из моего собственного кармана! Да еще и по ярду пряжи в подарок каж-но-му, хотя от таких растрат я скоро по миру пойду…
Соломон успокоил его, выразив уверенность, что заводы Моррисона – суть рай на Земле. Потом мрачно добавил, что, учитывая доклад Хорна[33] и общий упадок торговли, производителей в ближайшие годы ждут веселенькие времена. Вложения в заморские предприятия – вот это, дескать, дело: человек, понимающий в бизнесе (вроде него самого), способен делать на Востоке миллионы. И хотя Моррисон фыркал и называл это все заманухой, можно было заметить, что он, сам того не желая, заинтересовался. Тесть начал задавать вопросы, спорить; у Соломона же на все находился ответ. На меня это все навевало смертную скуку, и я предоставил им молоть языком, а сатрапу – храпеть и рыгать – единственные вразумительные звуки, услышанные мной за тот вечер. Зато потом старый Моррисон заметил, что «у юного Соломона есть башка на плечах, ей-ей, замечательный молодой человек – не то что некоторые, способные только болтаться и пить все время, да тратить не ими нажитое». Ну и так далее.
Одним из последствий разговора стало то, что дон Соломон Аслам стал в нашем доме еще более частым посетителем, деля свое время между Элспет и ее батюшкой – причудливое разнообразие, если угодно. С Моррисоном он бесконечно толковал про восточную торговлю, побуждая тестя заняться ею – даже намекал старому хрычу, что неплохо бы ему лично побывать в тех краях – тут я его готов был поддержать руками и ногами. Короче говоря, они нашли друг друга, и поскольку Моррисон в это время расширял свои предприятия, а Аслам имел хорошие связи в Сити, смею предположить, что мой драгоценный родственничек находил знакомство полезным.
Так прошли зима и весна, а в июне я получил два письма. Одно было от моего дяди Биндли. Тот сообщал, что решается вопрос о предоставлении мне места лейтенанта в Королевской Конной гвардии. Он давал понять, что это великая честь, которой я обязан своими афганскими подвигами, а не происхождением, бывшим, по его представлению, низким – дядя происходил, как помните, из пэджетовской моей родни и открыто презирал Флэшменов, что подтверждает наличие у него скорее здравого смысла, нежели хороших манер. Новость буквально окрылила меня, почти так же, как и второе письмо. Его прислал Альфред Минн, напомнивший мне о предложении сыграть вместе с ним в Кентербери. Я провел несколько игр за «Монпелье» на поле у Бихайва и был в форме, так что согласился не раздумывая. И не только ради крикета – у меня имелись три весомые причины оказаться подальше от столицы, и поскорее. Во-первых, я только что организовал провал Лолы Монтес на лондонских подмостках[34] и имел основания полагать, что эта бешеная с-ка выслеживает меня с пистолетом в руке – она, как вы знаете, была способна на все, включая убийство. Во-вторых, одна акробатка, с которой я имел связь, заявляла, что понесла, и с угрозами и слезами требовала компенсации. И в-третьих, я вспомнил, что миссис Лейд, молодая пассия герцога, должна быть в Кентербери во время Недели крикета.
Как понимаете, смена обстановки – как раз то, что требовалось старине Флэши. Кабы знать, к чему это все приведет, я бы заплатил акробатке, послал бы миссис Лейд ко всем чертям, подставил бы Лоле спину под выстрел – и считал бы себя еще везунчиком. Но нам, по воле Небес, не дано предвидеть будущее.
Я намеревался поехать в Кентербери один, но за неделю или около того до отправки, когда мы с Элспет были у Аслама, проронил словечко о своих планах. Дон тут же пришел в восторг, заявляя, что это самое то: будучи без ума от крикета, он снимет в Кентербери домик на неделю, а мы станем его гостями. Соломон обещал устроить вечеринку, а это шанс отлично провести время. Это в его стиле: любые затраты – для него пустяк, и вот Элспет уже хлопает в ладоши, предвкушая пикник, танцы и прочие развлечения.
– Ах, дон, это изумительно! – вопит она. – О, это будет так здорово, ведь Кентербери, уверена, славное местечко. Да, там ведь стоит полк. Но Б-же мой, что же я надену? За пределами Лондона мода совсем другая, особенно если нам придется часто завтракать al fresco[35], да и многие вечеринки наверняка будут происходить под открытым небом. Ах, но как же мой драгоценный бедный папочка?
Забыл добавить, что еще одной причиной покинуть Лондон для меня было стремление улизнуть от старого Моррисона, продолжавшего отравлять нам жизнь. Надо сказать, что в мае его скрутила болезнь – к несчастью, несмертельная. Сам он грешил на переутомление, но я точно знал – причиной стал выход доклада комиссии по детской занятости, который, как и предсказывал дон Соломон, вызвал настоящую бурю, поскольку доказывал, что условия труда на наших заводах хуже, чем в сибирских соляных копях. Имен не называлось, но в парламенте стали звучать вопросы, и Моррисон трепетал при мысли, что его вот-вот уличат как грязную рабовладельческую свинью, которой он и являлся. Так что маленький мерзавец слег в кровать вроде как с нервными приступами и развлекался тем, что пр – нал членов комиссии, ворчал на слуг и задувал из экономии свечи.
