Прибыл «легально» или, вернее, перешел границу под обстрелом советской пограничной стражи. Пробыл две недели в карантине, посидел несколько дней в полиции и, так как оказался «чистым», получил разрешение остаться на родине.
Занял убогую квартиру и стал подбивать подметки, чинить обувь и латать галоши… Клиентелой был Мууконен доволен — рабочие, извозчики и другие бедняки малолюдного квартала.
Мууконен вел трезвый образ жизни, не курил, единственной слабостью бедняка сапожника была любовь к шахматной игре. Ночи просиживал со «знакомыми» за черно-желтой доской…
— Пройдите в заднюю комнату, там чище и кожей не так воняет, — предложил мне хозяин и раскрыл передо мной дверь.
Кровать, три деревянных стула, стол и в углу полка с книгами.
На стене висели олеографии Беклина — «Остров смерти» и засиженный мухами календарь какой-то фирмы мыла.
— Вы давно уже прибыли? — спросил Мууконен, оставаясь стоять около двери.
— Около месяца тут, — ответил я, любуясь атлетической фигурой красного офицера.
— У меня там остались жена и двое детей. Обещают все сюда их доставить… А как я тоскую по ним, — горестно произнес Мууконен, и светлая улыбка озарила его грубое, скуластое лицо.
— Ну как там, вообще? Хорошо, не правда ли? Пролетариат строит новый мир. Великое это дело. Да, великая победа. Как вы думаете, скоро тут будет то же самое, что и в России? Наши все готовы… Я уже имею роту молодых пролетариев. Учу их по вечерам, между шахматами, боевой тактике. Молодцы ребята. Горят жаждой сразиться с капиталистами. Да, — промолвил сапожник, мечтательно глядя куда-то в даль.
— Теперь стало лучше. Понятно, в конечном счете победит коммунизм, — солгал я Мууконену и подумал, что бедняга напрасно ждет жены и детишек — они заложники.
— А вот и товарищ Фишман, кажется, пришел, — произнес Мууконен, кивнув в сторону входной двери.
Закрыв дверь комнаты, он кинулся отпирать дверь на двор.
В кухне закартавил голос Фишмана.
В вошедшем типе, в потертом пальто, финской меховой шапке и пестром шарфе вокруг шеи, трудно было узнать Фишмана.
— Добрый вечерок, — приветствовал меня Фишман, снимая шапку и садясь на край постели.
— Здравствуйте, товарищ, — ответил я и невольно рассмеялся.
— Вы чего, а? — спросил он.
— Вы неузнаваемы, товарищ Фишман, — пояснил я причину смеха.
— Я-то? О, да! Надо, товарищ, шкуру менять, а то глаз намотают шпики. Это что еще! Раз я нарядился финским попом и от Ганге до Або проехал по железной дороге, — самодовольно улыбаясь сказал Фишман и, сняв шерстяной шарф, бросил его на кровать.
— Товарищ Мууконен, дверь заперли? — спросил он сапожника.
— Да, — ответил тот почтительно.
— Идите сюда и слушайте. Есть дело, — продолжал он, расстегивая пальто.
Сапожник покорно сел около окна, из которого была видна узенькая улица, слабо освещенная кривобоким фонарем.
— Ночью к вам придут два товарища — эстонцы. Устройте их во второй комнате. Рано утром за ними придет Якко. Они устали. Дайте им выспаться, а сами караульте, слышите? Ящик, который они принесут, надо спрятать куда-нибудь подальше. В нем оружие и обмундирование для эсткомпартии. Поняли? — предписал Фишман и, мельком бросив на меня взгляд, добавил: — Там готовят восстание. Товарищи Ганс и Мустлане поедут через границу в Ленинград и оттуда уже в Ревель. Они скрывались тут с осени. Следы заметали. Ящик перешлем через полпредство. Черт знает, сколько разных дел, а работать некому.
Сапожник кивнул коротко стриженной головой и сказал:
— Верно, товарищ! Работы тьма, а работников мало. Трусы все, шкурники.
— Как ваша жена, едет? — спросил Фишман.
— Да. Ждет ваших распоряжений, — ответил я, скрывая нарастающую неприязнь к Фишману.
— Хорошо. Что вы знаете относительно Игельстрема? — спросил Фишман.
— По мною собранным сведениям, он не особенно надежен. Вращается среди белых и выдает тайны редакции. Агентство «Норд-Ост» тоже неблагополучно. Пока что собираю сведения, — умышленно «обелил» я советчиков из «Норд-Оста».
— Я так и знал! Я так и знал, — заволновался Фишман, — скоты, паразиты! Тысяч сто денег сожрали и толк какой! Я не раз говорил идиоту Розенталю: не давайте им ни одного пенни. Ладно. Соберите об этой сволочи материал и я пошлю доклад в президиум ВЧК. Пусть ликвидируют эту белогвардейскую богадельню. Канальи!
— А их нельзя совсем убрать? — робко спросил Мууконен.
— Не стоить дряни трогать. Просто перестать давать деньги и баста, — буркнул Фишман и, обращаясь ко мне, спросил: — Относительно Горчакова ничего?
— Пока что ничего, товарищ, — ответил я.
— Поторопитесь с ним. У нас получены сведения, что он собирается совершить закупку гильзовой бумаги через посредство видного русского эмигранта. О Горчакове не собрали еще? Я понимаю вас, трудно, понятно, еще нет связей. Деньги у вас есть?
— Есть, — ответил я.
— Я все-таки захватил для вас сорок тысяч марок. Не стесняйтесь тратить на дело, товарищ. Работа без денег не работа. Напишите мне расписку и подпишитесь как хотите, — сказал Фишман и передал мне пачку кредиток.
— Мерси, — небрежно скомкав лист, вырванный из блокнота, мою расписку, и сунув ее в жилетный карман, процедил краем рта Фишман.
Отсчитал еще несколько новеньких тысячных кредиток и сказал Мууконену:
— Получайте ваше жалованье за удержанием суммы, выданной вашей жене.
— Спасибо, товарищ. Вот посылку надо бы переслать жене, — произнес, вставая, сапожник.
— Отлично! Заготовьте и пошлем, — согласился Фишман, положив на вымазанную варом ладонь сапожника деньги. Надел пальто. Намотал на шею шарф и напялил на глаза шапку.
— Я пошел, товарищи, — сказал он, протягивая нам руку. — За чемоданами я лично заеду. Следующее свидание после бала на квартире «Спортсмена» на Цирковой улице. Адрес не забыли? — уже в двери сказал он мне и, козырнув, вышел в сени.
— Вот идейный товарищ, — высказался сапожник после ухода Фишмана.
— О да, — согласился я с мнением Мууконена.
VIII
По совету Марухина, мы явились на бал без маскарадных костюмов и масок. Рискнули! «Жена» в великолепном вечернем туалете из лучшего модного дома, а я в смокинге… Заняли заказанный столик.
В зале — весь цвет гельсингфорсского общества. Финны, шведы, англичане, французы, американцы, итальянцы и те, кто в РСФСР были… вне закона — русские. Бывшие… Военные, ученые, адвокаты и просто эмигранты.
И в этой многоязычной, нарядной и оживленной массе гостей наше появление не привлекло никакого внимания.
