Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
— Не понимаешь? Ну что ж. Может быть, когда-нибудь выяснится. А пока давай договоримся: мы исполняем приказы, и точка. Правда, так намного проще. Я тебе очень благодарен, Элен. Не думал, что все так далеко зашло. Будем надеяться, что завтра мы увидим если не перемену в отношении ко мне, то по крайней мере неуклюжие поиски козла отпущения.
Когда за Элен закрылась дверь, он смотрел на нее целую минуту, а потом нажал на кнопку и вызвал своих заместителей Ривза и Кэлмора.
После разговора с офицерами Трун дал им несколько минут, чтобы пришли в себя. Затем они удалились, совершенно растерянные; один унес папку капитана, другой — подписанный им допуск к зашифрованной документации. Почувствовав острое желание прогуляться, Трун тоже покинул свой кабинет и направился к шлюзу.
При его появлении дежурный по экипировочному отсеку вскочил на ноги и отдал честь.
— Вольно, Хьюджес. Занимайся своим делом. Я на часок выйду.
— Ясно, сэр. — Хьюджес сел и склонился над полуразобранным скафандром.
Трун снял с крючьев собственный алый скафандр и внимательно его осмотрел. Не найдя повреждений, снял китель и брюки и забрался в скафандр. Проверил все как положено, включил рацию, связался с девушкой в центре управления и приказал вызывать его только в случае необходимости. Вскоре его голос зазвучал снова — из громкоговорителя на стене, и достиг ушей дежурного. Тот встал и двинулся к меньшему, рассчитанному на двух человек, воздушному шлюзу.
— Значит, час, сэр?
— Пусть будет час десять, — ответил Трун.
— Есть, сэр. — Хьюджес поставил сигнальную стрелку часов на семьдесят минут вперед. Если через этот срок командир не вернется или не отзовется на вызов, немедленно будет поднята на ноги группа спасателей.
Дежурный включил механизм открывания шлюза, и через минуту Трун оказался снаружи — яркое пятнышко живой краски в одноцветном ландшафте, единственная подвижная точка в беспредельной пустыне. Он пошел на юг забавными лунными полушагами-полупрыжками, которые долгая служба превратила в неискоренимую привычку.
Примерно через полмили он остановился и сделал вид, будто осматривает ракетные шахты. Как им и полагалось, они были почти невидимы; сверху каждую шахту прикрывала плита из твердого волокнистого материала цвета окружающего грунта; дополняла маскировку россыпь песка и камней. Под ней плиту нелегко было обнаружить даже с нескольких ярдов.
Минут пять Трун бродил от шахты к шахте, потом остановился и посмотрел на станцию. На фоне гор она выглядела карлицей. Радиоантенны, радар и котлы солнечных батарей на верхушках мачт напоминали высоченные искусственные цветы и позволяли приблизительно прикинуть масштаб, но все-таки было нелегко судить о величине станции — то ли она с половинку воздушного шарика, то ли с половинку гриба-дождевика. Трудно было поверить, что диаметр ее первого яруса — сто двадцать ярдов, а высота потолков в коридорах, соединяющих его с меньшими — складскими — куполами, на четыре фута превышает человеческий рост
Трун глядел на станцию еще с минуту, затем повернулся кругом и зигзагом двинулся между ракетными шахтами. Зайдя за скальный выступ, он сел, оперся спиной о камень и в относительном уюте скафандра занялся созерцанием перспективы, в которой господствовал яркий сегмент Земли, и раздумьями о будущем опаленного мира.
Всю его жизнь и, если на то пошло, всю жизнь его отца война маячила на заднем плане. Временами ее угроза казалась неотвратимой, но потом страны-соперницы возобновляли дружественные отношения; и опять возрастала напряженность, и опять враги находили общий язык. Совещания, соглашения, компромиссы, кризисы, блеф, временами — истерические демарши, но при всем при том палец почему-то держался на безопасном расстоянии от ядерной кнопки
Три года назад Трун опять — наверняка в последний раз — ухитрился не попасть в списки «приземленных» космонавтов В нем уже тогда крепло предчувствие неизбежной катастрофы. В отпусках жизнь на Земле казалась все суматошнее, все утомительнее. Он был готов допустить, что блаженный покой лунных вахт располагает к чрезмерной пристрастности, но одно знал твердо: ему вовсе не улыбается провести остаток жизни в стране, где растет напряженность, где два-три раза в год случаются массовые волнения.
Рассудив таким образом, Трун продал дом, который достался его матери в память отцовских заслуг, и переправил семью за четыре тысячи миль, на Ямайку. Нужно было избавиться от дома и по другой причине — он олицетворял собой сверхчеловеческую ответственность, требовал жить достойно легендарного отца, нести его идею.
И теперь, глядя в прошлое, Трун понимал: детство было по-настоящему солнечным и безмятежным лишь до двенадцати лет, пока он с матерью и дедом тихо и счастливо жил в просторном, коттедже. У семьи были друзья, соседи, у маленького Майкла вдобавок — приятели в деревенской школе, где он учился. За пределами этого узкого круга людей никто о них не знал, разве что дед славился как талантливый преподаватель классических дисциплин.
А потом, в тринадцатом сентябре Майкла, все изменилось. Однажды некто Толленс случайно услыхал историю о Маятнике Труне и ракете и обратился к правительству с вопросом, по какой причине это событие держится в секрете двенадцать лет спустя? Убедительного оправдания власти не нашли. Уже несколько лет ни для кого не было тайной существование четырех орбитальных станций: британской, двух больших русских и огромной американской; весь мир также знал о космических торпедах и о том, что станции располагают средствами защиты от них. В общем, Толленс добился своего и вскоре выпустил книгу.
Книга удалась, и издатели не пожалели усилий, чтобы сделать ее бестселлером. Помогло этому и запоздалое известие о посмертном награждении Труна крестом королевы Виктории. За биографию космического героя мигом ухватились переводчики, и она вышла во всех странах, кроме Союза Шести Непримиримых, где бытовало мнение, что первую космическую станцию построили Советы. По книге снимали кинофильмы, ставили телеспектакли, ей посвящали критические статьи, на ее сюжет рисовали комиксы, и год спустя не осталось, пожалуй, взрослого или ребенка за пределами советской империи, который бы не знал о подвиге Маятника Труна.
Что же касается его сына, он поначалу был на седьмом небе от счастья. И то сказать, разве не чудесно, когда вдруг оказывается, что твой отец — национальный герой, и тебя приглашают на большие празднества, к тебе рвутся очеркисты и фоторепортеры, и ты сидишь на премьерах в почетной ложе, а на вокзалах тебя осыпают цветами? Однако вскоре появились неприятные и назойливые мысли, что сам-то он, в сущности, никто и люди разочаровываются, когда любой вопрос о космосе мгновенно ставит его в тупик. Поэтому Майкл уселся за книги по астрономии и космонавтике и вскоре обнаружил зияющие дыры в программе своего классического образования — дед его учил, что Плеяды — это семь дочерей Атласа, что Венера вышла из моря, что Орион был великим охотником под стать Диане. И он, читая о космосе, казалось, тоже услыхал «полночный писк комара».
Вскоре ему прискучило ходить в любимцах публики, он устал жить на виду у всех. В школе от него ждали выдающихся успехов, это давило на психику и почти не отпустило, когда он переехал в Оксфорд. Дом, который его мать скрепя сердце приняла в дар от правительства, никак не мог заменить ему родной деревенский коттедж. Мать с головой ушла в общественную жизнь, дед совершенно не разделял нового увлечения Майкла, и казалось невозможным хоть на час забыть о том, что он — сын Маятника Труна. С таким же успехом можно было бы оказаться сыном сэра Френсиса Дрейка, лорда Нельсона или кого-нибудь из основателей Национальной Галереи.
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
