Так мисс Грейхем арендовала тот коттедж, где жила мисс Анджела? И надолго в наши края? Правда, мисс Анджела удачно вышла замуж? Они с Филипом — прекрасная пара! А мисс Грейхем не замужем? Такая хорошенькая, прямо красавица... Жалко, женихов у нас маловато, молодежь вся в большие города подалась. Вот только мистер Алан иногда наезжает. Так у него, знаете, отбоя нет от девушек. Мэри Клер — та прямо по нему сохнет. Она в долине живет, так он вроде к ней уже отправился с утра — проходил мимо булочной, еще ей, миссис Прайс, рукой помахал и улыбнулся. Он ведь улыбок не считает, всем улыбается! А вы что побледнели? Душновато тут у меня? Ну идите, идите на воздух, утро-то нынче какое хорошее...
Тори торопливо расплатилась за булочки и вышла на улицу. Утро как-то померкло. Вот так. На новой страничке жизни — большая клякса. Мудро говорили древние: «Человеку свойственно ошибаться, но упорствовать в ошибках глупо». А она... Тори хотелось сейчас только одного: вернуться в дом, наглухо закрыть все окна и двери, забраться в постель и заснуть. И спать долго, долго, долго. Пока не пройдет эта новая боль.
Она стремительно шла по дороге, непроизвольно ускоряя шаг, почти бежала. Торопливо повернула ключ, вошла и потянула дверь за собой, чтобы закрыть. Но что-то мешало, непослушная дверь отчего-то не закрывалась, а Тори, не оборачиваясь, все тянула ее и тянула. Пока не услышала за спиной знакомый смешок. Тогда она стремительно повернулась, так что с правой ноги слетело сабо. Тори чуть не упала, но ее подхватили сильные руки: это Алан стоял за ее спиной, мешая закрыть дверь. И еще смеялся!
Тори пошатнулась и ткнулась носом в его грудь. От него очень хорошо пахло. И руки, обнимавшие ее почти обнаженную спину, были теплыми и надежными. Боль потихоньку уходила из ее сердца. Конечно, она отругает его за все дурацкие шуточки, но чуть-чуть попозже, когда все пройдет.
— Ну ты и бегаешь, детка! Я тебя догнать не мог. Разве можно мчаться по такой жаре. Вон сердечко как бьется, словно выскочить хочет. Что случилось-то? Плиту забыла выключить?
Тори вдруг почувствовала какую-то детскую обиду. Надо же, пожалел волк овечку! Пусть свою Мэри Клер жалеет. Она решительно освободилась из его объятий и сунула ногу в слетевшее с нее сабо, отчего стала выше ростом и увереннее в себе.
— Что про меня говорить? Вот ты настоящий спринтер. Успел сбегать в долину, приготовить завтрак малышке Мэри Клер, заскочил ко мне. Куда дальше побежишь, если не секрет?
— Кто это тебе насплетничал про Мэри Клер? — удивился Алан, беря у нее из рук корзинку. — Ммм, как аппетитно пахнет! Знаменитые булочки миссис Прайс... и ее же не менее знаменитый язычок. Ясно. С Мэри Клер я в этот приезд не встречался. А ходил за свежей клубникой для тебя — к старому Майклсу. Это довольно далеко, но лучшей клубники во всей Западной Вирджинии не сыщешь. А ты никак приревновала, недотрога?
— Вот еще! — фыркнула повеселевшая Тори. — Просто огорчилась, что завтрак придется самой готовить. Ты, между прочим, обещал меня кормить!
— А все же — куда это ты так мчалась?
— Проголодалась очень!
— То-то сразу кусаться начала, даже не поздоровалась.
— Доброе утро, Алан!
— Доброе утро, Тори!
И утро снова стало солнечным и полным надежд, как и положено доброму утру.
Они позавтракали, и Алан отправился приводить в Порядок газон, а Тори занялась хозяйством. Перемыла посуду, прошлась по комнатам, смахивая пыль, поправляя драпировки и переставляя вазы и статуэтки. Стремление доводить все до полного совершенства было одной из ведущих черт ее характера.
Букет, присланный Аланом, она поставила на столе в гостиной. Он роскошно смотрелся в ее любимой с детства широкой вазе белого фарфора с проталинами из прозрачного синего хрусталя. Тори любовалась букетом, когда сзади подошел Алан. Девушка спохватилась, что забыла поблагодарить его за подарок.
— Спасибо за цветы, Алан.
— И что ты об этом думаешь?
— О твоем вкусе? Он безупречен, разумеется.
— Нет, о моем предложении, которое прилагалось к букету.
— Насколько я помню, там была предложена альтернатива: выйти за тебя замуж или отправить в морское путешествие.
— Ну да, что-то в этом роде.
— Тогда тебе придется запастись таблетками от морской болезни, — сочувственно вздохнула Тори.
Алан стоял у нее за спиной, и она чувствовала его теплое дыхание на своих волосах. И еще свежий и пряный запах его тела, который она не взялась бы описать, но могла узнать из тысячи других запахов. Так трудно сохранять легкие интонации, когда кружится голова и тело наливается жаром! А Алан отдал бы все на свете, чтобы иметь право поцеловать прядь этих шелковистых волос и маленькое ушко, за которое она была заправлена. О большем он просто запрещал себе мечтать.
— Тогда я ухожу! — весело сказал он. — Не радуйся, пока не в плавание, так быстро ты от меня не отделаешься. Сделаю кое-какие дела и к обеду вернусь.
После его ухода Тори немного постояла в холле, глядя на закрытую дверь и стараясь не думать о том, какие там у него дела. Она пошла было в мастерскую, чтобы закончить последнюю из серии «пустынных» картин, уже водруженную на мольберт. Но вдруг почувствовала сонливость — сказывалось раннее пробуждение. Пожалуй, отдохну немножко, решила Тори и прилегла на диван в гостиной, прикрыв голые ноги пледом. Она немного полежала, глядя на портрет прабабушки.
Тяжелые портьеры в гостиной были задернуты, иначе здесь было бы уже жарко, как в пустыне. Но в этой полутьме Тори показалось, что она явственно видит глаза Магды — точно такие же, как у нее, Тори. Да, они смотрели друг другу в глаза...
Магда вдруг улыбнулась, откинула шаль и положила смуглую изящную руку на тяжелую раму, словно на подоконник. Между их взглядами вдруг образовался глубокий синий туннель. Он медленно вращался, унося Тори — или какую-то часть Тори — в иное пространство. Словно сквозь туман она видела, как цыганка перегнулась через раму и показала рукой на вазу, стоявшую на каминной полке. Потом гостиная исчезла, и Тори уплыла в сон.
Магда танцевала в кругу цыган. Был вечер, и звезды горели, как цыганские глаза, а глаза цыган горели, как звезды, глядя на танец красавицы Магды. Ах, как она танцевала! Словно волшебная саламандра в огне костра, кружилась и изгибалась гибкая девушка в вихре ярких юбок, огненной бахроме шали, в тяжелых волнах черных как смоль волос. Танцевали ее босые ножки, танцевали маленькие чувственные груди, и, вспугнутые гортанным криком, взлетали золотистыми птицами легкие руки. О, какое это было наслаждение! Не танец, а полет, который, казалось, невозможно прервать.
Но музыка кончилась, стихли скрипки и бубны. Музыканты устали. И Тори остановилась, глубоко дыша и подняв к небу разгоряченное лицо. К ней подходили, одобрительно гладили по плечам, хвалили, подносили питье. Весь табор любил ее, но она ждала, чтобы снова зазвучала музыка. И вот музыканты напились, отдохнули и взяли в руки свои инструменты. Снова начался танец-полет, который нельзя было остановить. Только одни глаза во всем таборе не горели, как звезды, при виде Магды — дочери табора. Они сверкали, как черные угли, словно хотели прожечь девушку насквозь. Высокий молодой цыган грубо раздвинул толпу и схватил Тори, летящую в танце.
