Я покосилась на Кевина: почувствовал ли он то же самое? Он утверждал, что сам не умеет рисовать, но и не заговаривал о том, чтобы писать меня. Он мечтал запечатлеть тайских детишек. Они были ему интереснее, чем я со своим прекрасным лицом…
— Я согласна, — сказала я с излишней торопливостью, в которой тут же покаялась.
Взгляд Кевина прошелся по мне острым лезвием, но когда я повернулась, чтобы глазами спросить: «Ты против?», — он уже смотрел под ноги.
— Ты против? — проговорила я вслух.
— Я? С чего бы мне быть против? Это твоя сестра пропала, не моя.
«Господи, я кажусь ему бесчувственной скотиной!» — ужаснулась я.
— Мы собирались поужинать, — сообщила я Роберту, чтобы как-то завуалировать отказ.
Не следовало церемониться с таким человеком, но все же я не могла хамить ему в лицо. Никому не могла. Роберт поморщился:
— Вечная дилемма: дух и плоть. Так и быть, отведу вас в ресторан, а потом…
— Мы и сами прекрасно найдем дорогу, — холодно заверил Кевин.
Его отец опять сник:
— Ну конечно. Я ведь недавно обедал.
— Ты обедаешь каждый день, верно?
Теперь пришел черед Роберта побагроветь:
— Ты намекаешь, что вы с сестрами голодаете?
— Нет, не голодаем! — язвительно отозвался Кевин. — Потому что мама не дает нам голодать. И я тоже теперь подрабатываю.
Это было открытием для меня. Как же я до сих пор не разнюхала, где можно найти его вечером?
— Но мы уже обсудили это. — Кевин явно не хотел продолжать этот разговор при мне. — Не стоит начинать все с начала. Все равно кончится тем же. Пойдем, Алисия.
— Что за чудное имя — Алисия! — крикнул мистер Райт нам вслед.
Я не оглянулась.
— Я должна была отказаться? — спросила я, когда мы вышли на воздух. — Тебе неприятно, что он будет меня рисовать?
Кевин помолчал:
— Мы с ним не враги, если ты это имеешь в виду. Все-таки он — мой отец.
Вообще-то я имела в виду совсем другое, но допытываться не стала.
— Понимаешь, Кевин, у меня еще никогда не было настоящего портрета…
Его лицо приняло неприятное выражение:
— Не надо оправдываться! Это твое дело, чем ты собираешься здесь заниматься. А я, в общем-то, сделал все, что собирался.
— Что именно? — встревожилась я.
— Познакомил вас. Он поможет тебе, не сомневайся. А я могу вернуться домой.
У меня вырвалось:
— О нет!
Кевин рассмеялся:
— Ты его боишься? Да ну, брось! Он, конечно, сволочь, но он не обидит тебя, это уж точно. Клянусь, Алисия, ты смело можешь остаться с ним наедине, жить в его домике сколько угодно, он тебя и пальцем не тронет. Если ты, конечно, не захочешь этого…
— Кевин! — возмутилась я.
— А что? Вы же взрослые люди.
Он произнес это таким неприятным тоном, словно быть взрослым человеком уже само по себе было непростительным грехом.
— Ты говоришь глупости!
Я действительно здорово разозлилась на него. И если б надо мной не висело дамокловым мечом его желание немедленно уехать отсюда, я наверняка высказалась покрепче. Но оттолкнуть Кевина сейчас, значило потерять его навсегда. И все же, он должен был понять, что несет полную чушь!
— Да ладно тебе, — заметил он уже более миролюбиво.
Наверное, поверил, что я не собираюсь вешаться на шею его отцу в благодарность за то, что тот хочет нарисовать меня.
Теперь можно было прикинуться обиженной и гордо отвернуться, что я и сделала. Быстро встав передо мной, Кевин виновато улыбнулся:
— Ну, не злись. Я ведь почти не знаю тебя, согласись. Может, ты любишь мужчин… постарше.
— Я просто хотела подольше побыть возле моря, — заметила я оскорбленным тоном.
— Оно в двух шагах. Ты можешь подойти к нему хоть сейчас…
— И ты тоже, — немедленно вставила я.
— И я.
— От твоего отца тоже никуда не деться…
— Набирается приличная компания!
— Это ужасно! Но никто другой ведь не нарисует меня, — протянула я жалобно, и Кевин расхохотался.
Я поймала его смех и вдохнула его: как хорошо он звучит! Смейся, мой любимый… Пусть ты смеешься надо мной, это ничуть не обижает меня. Пока в моей жизни звучит твой смех, она не кажется такой унылой и скучной, как обычно…
5
— Представляешь, до середины двадцатого века тайская кухня вообще не была известна за пределами Таиланда, — сообщил Кевин, когда мы уселись за столиком ресторана, слишком большого для нас двоих.
Нет, в нем, конечно, были и другие посетители, но мне хотелось почувствовать, что нас с Кевином только двое. Все-таки был рождественский вечер… Жизнерадостные тайцы отмечали его еще веселее, чем было принято у нас. По крайней мере, в нашей семье: традиционный ужин, чинная раздача подарков… Никаких сюрпризов, никакого волшебства. Почему-то я ждала его от этого вечера.
За окнами феерическими дождями рассыпались фейерверки, захлебывалась музыка, из-за которой совсем не было слышно дыхания моря. А мне хотелось слышать его постоянно. Оно напоминало мне мое собственное, такое же взволнованное и прерывистое. Конечно, когда радом был Кевин. А сейчас он сидел рядом, и это было лучшим из всего, что я могла пожелать себе на Рождество.
Внутри ресторана было немногим тише… На каждом столике, и на нашем в том числе, горели свечи, а в зале периодически появлялся пузатый, жизнерадостный Санта-Клаус, чтобы увести в игровую комнату скучающих за столиками ребятишек. Их развеселившиеся родители встречали его не менее радостно, чем дети. Предложи им Санта покувыркаться на желто-красной резиновой горке, пожалуй, не многие отказались бы.
В другое время и в иной компании, может, я тоже с радостью окунулась бы в эту веселую рождественскую кутерьму. Но сейчас, рядом с Кевином, мне только мешали все эти шумные туристы. Я не считала себя одной из них. Мне хотелось стать единственной.
Кевин уже воспрянул духом и увлекся собственным рассказом о тайской кухне, которая интересовала меня куда меньше, чем его голос и движения губ. В мыслях у меня мелькнуло, что это и называется: смотреть в рот. Но я не стеснялась этого.
Мне так нравилось смотреть на его загорелое лицо, которое было совсем другим, почти незнакомым, и вместе с тем прежним. Нравилось слушать его голос, который звучал взахлеб, когда Кевин увлекался чем-нибудь. Так хорошо было просто сидеть с ним за столом, смотреть и слушать… Чуть ли не так же хорошо, как поедать сладкие бананы, касаясь его теплого плеча.
