Изверг, убивший сестренок Фентресс, связал им щиколотки и запястья их же шнурками, а потом бросил в пруд. При вскрытии трупа Дженны был найден длинный черный волос, зацепившийся за шнурок, которым были связаны ноги. А у Дженны и Рэйли волосы были светлые. В то время длинные крашеные волосы Гарди еще были черными как смоль, хотя за месяц их цвет изменился, – неудивительно, что при анализе волос эксперт штата констатировал «совпадение». Уже целое столетие настоящим экспертам хорошо известно, что результаты экспертизы волос на редкость ненадежны. Однако при отсутствии лучших улик власти и даже ФБР нередко ею пользуются, чтобы добиться вынесения подозреваемому обвинительного приговора. Я просил судью Кауфмана провести анализ ДНК и сравнить этот волос с образцом волос Гарди, но он отказался. Сказал, что это слишком дорого. А ведь речь шла о жизни человека.
Когда я наконец получил разрешение осмотреть улики обвинения, а таковых, по сути, не было вовсе, мне удалось отрезать и незаметно изъять примерно три четверти дюйма этого черного волоса. Никто ничего не заметил.
Рано утром в понедельник я направил экспресс-почтой волос и образец крови Джека Пили в лабораторию ДНК в Калифорнии. За срочность придется выложить шесть тысяч. Но я готов на все, лишь бы найти настоящего убийцу.
10
Мы с Напарником мчимся в Майлоу, чтобы провести там еще одну изнурительную неделю – нас ждут потоки лжи. Мне не терпится посмотреть на присяжную номер восемь Глинну Ростон – не выдаст ли она своим поведением участия в закулисных играх. Но, как обычно и бывает, события развиваются совсем не так, как ожидалось.
Зал суда снова забит до отказа, и я с интересом разглядываю собравшуюся толпу. Сегодня одиннадцатый день слушаний, и Джули Фентресс, мать убитых близняшек, неизменно сидит в первом ряду сразу за прокурорским столом. Ее сопровождает группа поддержки, испепеляющая меня взглядом, будто я и есть тот самый ненавистный убийца.
Когда Тротс наконец прибывает, открывает портфель и начинает изображать деловитость, я наклоняюсь к нему и тихо говорю:
– Последи за присяжной номер восемь Глинной Ростон, только незаметно.
Незаметно у Тротса точно не получится, потому что он болван. По идее, он должен постоянно и скрытно наблюдать за присяжными, оценивать их реакцию, понимать жесты, следить, слушают ли они с интересом или раздражением, проделывать массу вещей, которым учишься в суде, пытаясь понять настроения в жюри, но Тротс этим не озадачивался, потому как давным-давно самоустранился.
Гарди пребывает в относительно хорошем расположении духа. Он говорит, что ему нравится на суде, потому что здесь лучше, чем в камере. Его держат в одиночке, в которой даже не включают свет, поскольку никто не сомневается, что девочек убил именно он и страдать за содеянное должен начать уже сейчас. В выходные Гарди принял душ, отчего настроение у меня тоже приподнятое.
Мы ждем, когда явится судья Кауфман. В четверть десятого прокурора Гувера тоже еще нет на месте. Банда его помощников из гитлерюгенда хмурится больше обычного. Что-то происходит. Появляется пристав и шепотом сообщает мне на ухо:
– Судья Кауфман хочет видеть вас у себя в кабинете.
Похоже, это уже становится традицией. Мы бегаем в кабинет судьи, чтобы без посторонних разобраться с вопросом, который не хотим делать достоянием общественности. Но к чему такие игры? За пару недель я имел возможность не раз убедиться в том, что если Гувер захочет, чтобы все о чем-то узнали, то все обязательно узнают.
Я направляюсь прямо в западню. Тут уже находится судебный секретарь, готовая все зафиксировать. Судья Кауфман нервно разгуливает по кабинету в рубашке и галстуке, а его мантия и пиджак висят на двери. Щеголеватый Гувер с мрачным видом стоит у окна. Пристав закрывает за мной дверь, и судья Кауфман бросает на стол какие-то бумаги.
– Прочитайте это!
– Доброе утро, судья, – говорю я с самым нахальным видом, на какой только способен. – Доброе утро, Гувер.
Они не отвечают. Это две страницы письменных показаний, данных под присягой, в которых заявитель, а в данном случае лгунья, утверждает, что в пятницу вечером столкнулась со мной на соревнованиях по смешанным единоборствам и что я обсуждал с ней судебный процесс и просил передать ее матери, являющейся присяжной, что у обвинения нет никаких доказательств и все его свидетели лгут. Показания подписаны Марлоу Уайлдфэнг в присутствии нотариуса.
– Все так и было, мистер Радд? – рычит он, едва сдерживаясь.
– Полагаю, что не совсем.
– Хотите изложить свою версию? – спрашивает он, явно не собираясь верить ни одному моему слову.
Гувер бормочет достаточно громко, чтобы все услышали:
– Подкуп присяжных заседателей в чистом виде.
На это я тут же огрызаюсь:
– Может, сначала выслушаете меня или хотите сразу вздернуть без всяких церемоний, как Гарди?
– Довольно! Прекратите, мистер Гувер, – говорит судья.
Я излагаю свою версию, рассказывая, как все было в действительности, не приукрасив ее ни единым словом. Я особо отмечаю, что никогда не был с ней знаком, ничего о ней не знаю – да и откуда? – что она сама намеренно меня разыскала, затеяла разговор, а затем тут же помчалась в Майлоу, чтобы покрасоваться на суде. Иногда, чтобы осудить убийцу, подключаются все, кому не лень.
Я тоже перехожу на крик:
– Она говорит, что это я инициировал контакт? Каким образом? Я не знаю эту женщину. Она знает меня, потому что была в зале суда и следила за процессом. Она могла меня узнать. А как я мог узнать ее? Что тут неясного?
На самом деле ничего неясного тут нет, но Гувер и Кауфман непоколебимы. Они убеждены, что им наконец-то удалось меня прищучить. Их ненависть ко мне и к моему клиенту настолько сильна, что помрачает рассудок.
Я не успокаиваюсь:
– Она все врет, понятно? Она все заранее продумала. Случайно встретилась со мной, затеяла разговор, потом подготовила письменное заявление под присягой, скорее всего, у вас в конторе, Гувер, и она врет! Это лжесвидетельство и неуважение к суду. Сделайте что-нибудь, судья!
– Я не нуждаюсь в том, чтобы мне указывали…
– Да ладно. Хоть раз оторвите свою задницу от кресла и сделайте то, что должны.
– Послушайте, мистер Радд, – говорит он, багровея и едва сдерживаясь, чтобы не ударить меня.
Теперь я хочу добиться признания судебного разбирательства неправильным из-за нарушения закона. Я хочу спровоцировать их на совершение какой-нибудь очевидной глупости.
– Я требую слушания. Удалите жюри из зала, вызовите эту молодую леди для дачи показаний и позвольте мне подвергнуть ее перекрестному допросу. Она хочет принять участие в суде, так пусть примет. А ее мать явно пристрастна, поэтому я требую убрать ее из жюри присяжных.
