Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
Другой, тоже вполне эффективный, способ избавиться от излишних переживаний — помещать их в другого человека. Это отлично получается с помощью механизма проекции и проективной идентификации.
Сначала маленький ребенок не может понять, переварить, присвоить все, что с ним происходит. Ему трудно выдерживать свою злость на маму, которая ему так нужна, тревогу за нее, свой страх остаться одному, ему сложно переработать все то, что рождает у него взаимодействие с миром. Ему нужна мама, которая попытается понять ребенка, проявить эмпатию, отразить, а потом и ему как-то все объяснить, отделить одно от другого, разложить по полочкам. Например, уходя на работу, мама может сказать так: «Конечно, ты злишься и горюешь, что я ухожу. Я тоже буду по тебе скучать. Но я обязательно вернусь. Ты сначала немного порасстраиваешься, поплачешь и позлишься, а потом пойдешь играть с няней, потом ты погуляешь, поешь, поспишь, еще немного с ней поиграешь, и я вернусь».
Но часто все происходит совсем не так, как совершенно правильно пишут в литературе. Мама, вынужденная покидать ребенка и уходить на работу, сама не может выдержать собственных чувств (вины, тревоги, беспокойства), не готова принять в свою перегруженную психику еще и чувства своего ребенка, иметь дело с его расстройством и страхом. И тогда она, в «лучшем» случае, убегает, исчезает без прощаний и объяснений, оставляя его наедине со своими непрожитыми чувствами. В худшем случае — выливает на малыша свои переживания: злость и недовольство тем, что он создает условия для ее неспособности и вины, как будто бы делает ее «плохой» матерью. В этом случае ребенок остается еще и нагруженным маминым психическим материалом. Как, с кем и чем его перерабатывать — непонятно. Хотя его нежелание расставаться было так естественно.
Оба эти способа — весьма тяжелый груз для ребенка, потому что первый, кроме всего прочего, создает в нем постоянный страх внезапного и неконтролируемого покидания важного взрослого, создает из него великого Контролера, второй — также эффективно закрепляет в нем «примитивные» защиты: он вынужден отщеплять от себя злость на покидающую и обвиняющую маму, идеализировать ее, боясь потерять навсегда, или вообще перестать замечать, куда делась мать, и переживать по этому поводу.
В позитивном варианте дети вырастают, у них развивается способность обходиться со своими чувствами, перерабатывать их, и необходимость помещать их в кого-то другого отпадает. Когда у них рождаются собственные дети, они уже могут предоставить свою психику для того, чтобы помогать ребенку справляться с его чувствами.
Но если ребенок рос у родителей, неспособных с этим справляться, то у него развивается два основных сценария.
Первый сценарий — он воспринимает проекцию как модель, и живет, также постоянно помещая чувства в других людей. Такие люди, например, очень любят всех вокруг «вздрючить» и только после этого успокаиваются. Они будут всех теребить, настаивать, что нужно закупить продукты, подготовиться к потопу, кризису, концу света, все предусмотреть, всех запереть, никуда не пускать.
Если живущие с ними рядом люди говорят: «Да ладно, ничего плохого не случится, мы ко всему готовы, выкрутимся как-нибудь», то для «пограничников» это плохой знак — тревога другими не взята, а это означает, что нельзя снижать накала своих мрачных предсказаний и волнений. Нужно привести факты, сослаться на «знающих людей», на телевизор, поднять накал эмоций. И так будет до тех пор, пока желающие избавиться от неосознаваемой и неприсвоенной тревоги «пограничники» не убедятся, что окружающие «пробиты» и тоже встревожены. Вот после этого им становится как-то спокойнее. Потому что тревога «взята» другими людьми, помещена в них, и тому есть феноменологические подтверждения (например, люди тоже побежали закупать продукты или перестали выпускать детей гулять).
Также эффективно вручается близким, например, собственная ничтожность, нарциссические переживания. Страх оказаться обычным, «никем» очень хорошо помещается в ребенка нарциссическим родителем, не желающим иметь дело с собственным ощущением пустоты и ничтожности. Ребенку многократно дается понять, что он ничего собой не представляет, постоянно разочаровывает, но при этом он должен как-то стремиться доказать родителю обратное: что он чего-то стоит. Дети всю жизнь так и не могут решить эту задачу: как, подыгрывая такому родителю, оставаться ничтожным и при этом совершить что-то великое, — потому что она нерешаема.
Живущая рядом с нарциссом жена может быть абсолютно убежденной в том, что она сама простота и серость, какой бы яркой и талантливой она ни была. Только разведясь, она иногда с удивлением обнаруживает, что другие люди действительно считают ее совсем не той, какой она привыкла себя воспринимать, живя с пограничным мужем.
Проживая бок о бок с таким значимым близким, волей-неволей приходится становиться тем, кого он может выдерживать. А для этого как будто приходится быть именно тем, кого не хочет, не может видеть и принимать в себе «пограничник». Его отщепленные части будут размещены во всех членах семьи. В том числе для этого они, близкие, ему очень нужны. Так, бабушки «любят» делать своих внуков беспомощными, мужчины-параноики убеждают своих жен, что женщины без них в этой жизни никак не справятся. А если нет близких, так хорошо подходящих для этой цели, то подойдет и весь мир, все окружающие. Вот только окружающие от «пограничника» никак не зависят, в отличие от его домашних, они чаще всего не согласны с таким раскладом и не жаждут общаться с таким сложным человеком, интуитивно понимая, что из них делают какой-то странный объект для переработки чужих «отходов».
Поэтому пограничный родитель, чтобы избавиться от своего страха, — запугивает, от своего стыда — стыдит, от собственной тревоги — заставляет тревожиться. Именно пограничная мать будет больше всего бояться быть «плохой» матерью и чаще всего будет говорить своим детям: «Ты ведешь себя как плохой мальчик!» или еще хуже: «Я с таким плохим мальчиком разговаривать не собираюсь!».
Второй сценарий — ребенок, чтобы справляться с маленьким материнским контейнером, учится помещать в себя материнские чувства, особенно если у него есть к этому расположенность. Это тип рано как бы повзрослевших детей, живущих рядом с очень инфантильными родителями. Такие дети могут чуть ли не с раннего детства довольно качественно выдерживать, контейнировать, перерабатывать чувства собственной матери, успокаивать, объяснять ей, что происходит, заботиться, ухаживать. Живя рядом с явно нарушенным взрослым, они даже не питают надежд на то, что придет время, когда кто-то проявит интерес к ним. Они привычно перерабатывают чужое, как правило, почти не имея своего. У таких детей мало своей жизни, отношений, событий, чувств. Их внутреннее пространство привычно занято чужими переживаниями.
Вырастая, такой ребенок неосознанно собирает вокруг себя людей, всегда готовых именно ему «плакаться в жилетку». Он привычным образом предоставляет свое внутреннее пространство для чужих чувств, переживаний, и даже не замечает, что давно уже никто не спрашивает про него самого. Как никогда не спрашивали в детстве, так не спрашивают и сейчас, это по-прежнему никому не интересно. Но это создает иллюзию нужности, избавляет от одиночества. Если ему удалось стать психологом или психотерапевтом, то можно сказать, что он нашел не самое плохое применение своей детской травме, тем более что по законам этой профессии он должен сам ходить на психотерапию, вот там-то и придет время выкладывать то, что внутри, а не только помещать чужое.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
