Она никогда не произносила слово «наркотики». Когда ее пригласил школьный психолог, она слушала его, не поднимая головы и согласно кивая. Конечно, ей хотелось, как и другим матерям, сказать: «А что я могу поделать?» — но она смолчала. Психолог закончил свою речь, Симха посидела какое-то время молча, а потом произнесла: «Я понимаю». Она ощущала себя умнее этого психолога, который даже представить не мог всю сложность этой проблемы. Про себя Симха называла таких детей «пропащими», но Мотти она таковым пока не считала, если, конечно, ей удастся увезти его из этого городишки.
Симха несколько раз говорила о своей проблеме со старшим братом, и наконец после нескольких неудачных попыток потолковать с Мотти, который во время разговора, не мигая, смотрел на него, тот предложил отправить парня в кибуц.
— Какие проблемы? — сказал брат. — Ты устраиваешься на работу в кибуц и лечишь его там.
И она стала обдумывать эту возможность.
Каждое утро, приготовив бутерброды и отправив двоих младшеньких в школу, Симха бежала бегом, чтобы успеть на автобус, который в восемь десять уходил из Кирьят-Малахи, боясь опоздать и не успеть на сдачу ночной смены. Обычно доктор Реймер заскакивал, когда она принимала смену, и выслушивал вместе с ней отчет ночных дежурных. Второй раз он приходил в конце дневной смены.
Когда появлялся доктор, ей все время хотелось спросить его, можно ли вылечить Мотти в кибуце, но в последний момент стыд мешал задать этот вопрос. С первых дней, когда она только начала трудиться в кибуце, принеся рекомендации от последней семьи, на которую работала, Мотти не выходил у нее из головы. Хотя в нем еще не было всех страшных признаков болезни, она видела его опустошенность и слабость, которую более образованные люди могли бы назвать потерей амбиций. Она для себя это никак не называла, а лишь не спускала глаз ни с него, ни с друзей, которых он заводил.
Теперь она была готова действовать. Хотя она так и не решилась поговорить с доктором Реймером, у нее созрело желание обратиться в секретариат кибуца. Свои страхи и неловкость она убаюкивала надеждой на обходительность членов секретариата. За годы, которые она здесь проработала, никто ни разу не сделал ей замечания. Наоборот, хорошее отношение к ней только усиливалось, что не раз находило свое выражение в подарках к празднику, которые ей вручали. Иногда подарки ей дарили сами пациенты или дети стариков, которые лежали в лазарете.
Проснувшись утром с тревожными думами о Мотти, она решила сделать первый шаг. Но как ей попасть в секретариат — ведь на работу нужно было успеть к девяти, а в половине четвертого уже отходил автобус. Если она на него не успевала, то следующий отходил только через три с половиной часа, а ей не хотелось оставлять детей без присмотра так долго. Кроме того, она обещала приглядеть за двумя внучатами, поскольку ее дочь и зять отправлялись на свадьбу. Днем она была в лазарете одна, а оставлять больных без присмотра запрещалось, и ей такая мысль не приходила даже в голову. Поэтому она выходила из здания только тогда, когда сдавала смену, и бежала, чтобы успеть на свой автобус.
Работа была нетрудной. Обычно в лазарете больных было немного. Некоторые находились там месяцами. Сейчас Симха ухаживала за Феликсом, размышляя, как бы его помыть и как это грустно — лежать и ждать, когда наступит смерть. Это напомнило ей, как умерла ее бабушка несколько лет назад, когда ее семья переехала в Израиль из Марокко. Два последних года она не вставала с постели.
«Плохи дела», — пробормотала она самой себе, наливая теплую воду в ванну. Она думала о дочери Феликса, которая приходила к нему два раза в день, но он не разговаривал с ней — как будто не узнавал. Иногда приходили его правнуки. Долгое время они ухаживали за ним, пока он лежал дома, но врач сказал, что сейчас ему нужен круглосуточный уход.
В данное время в лазарете лежало всего двое престарелых, и Симха добросовестно присматривала за ними. Труднее всего было с Феликсом, которого нужно было крепко держать во время купанья. Он, как ребенок, не хотел помогать. По опыту она знала, что дни его сочтены. Отчаяние во взгляде, желтизна кожи, складки на выпирающих костях — все говорило о том, что конец его близок. Всякий раз, глядя на Феликса, она вспоминала о Мотти и понимала, что не сможет обратиться к доктору с вопросом, как ей быть, хотя бы потому, что доктор вечно спешил и всем был нужен.
На этот раз она решила зайти в секретариат кибуца, даже если ей придется пропустить автобус. У нее промелькнула мысль, не уйти ли ей в секретариат до конца смены.
Симха любила свою работу. Ее переполняло чувство удовлетворения, когда она видела, что после ночи все ее больные умыты, покормлены и лежат на чистых, накрахмаленных простынях. Такое же настроение у нее было вечером по пятницам, когда все домашние собирались за столом в чисто убранном жилище. Сейчас, опуская полотенце в голубой пластиковый тазик, она вздыхала все сокрушенней, поскольку видела, как Феликса покидают силы и он становится все более отстраненным. Мыть его становилось все труднее.
«У вас пролежни будут, поэтому вам надо мыться каждый день, — увещевала она старика, который лежал в позе младенца и не хотел двигаться. — Вам же легче будет, если я вас помою, — говорила Симха, стягивая простыню с плеч старика. — Скоро дочка придет, принесет газеты, а потом и детишки подойдут. Неужели вам не стыдно будет предстать перед ними в таком виде?» Слово «стыдно» застряло в ее сознании — стыдно быть таким старым и беспомощным, подумалось ей. Ей не стоило размышлять: доктор сказал, что нужно во что бы то ни стало кормить принудительно, однако иногда, когда она наливала в трубку бульон и видела отчаяние в глазах старика, ей становилось больно. После Феликса наступал черед Брахи. Браха вела себя более ответственно, хотя тоже не могла говорить. Они лежали в лазарете в двух соседних палатах, разделенных раздвижной дверью, которая закрывалась только тогда, когда в одной из палат ситуация становилась невыносимой. Симха иногда думала, зачем их разгораживают, если они уже настолько отгородились от остального мира, что даже не понимают, где находятся и что с ними.
Третья палата, меньше остальных, являлась изолятором. В ней лежал заразившийся вирусным гепатитом солдат, но с тех пор как он выписался, изолятор пустовал. Каким же шумным был этот больной, вспомнила Симха, посетители только и знали, что ходили туда-сюда, да еще эта музыка. Но сейчас в лазарет вернулась тишина, которая продлится до тех пор, пока снова не положат кого-нибудь молодого.
Симха подогрела бульон для Брахи и окунула в него палец, чтобы проверить, не слишком ли он горяч. Когда температура, по ее мнению, была уже подходящей, она усадила Браху, подперев ей спину подушками, расстелила на одеяле широкое полотенце и стала ее кормить. Периодически она промокала Брахе уголки губ, постоянно с ней разговаривая. На курсах ее учили постоянно разговаривать с больными. Даже когда больные не реагировали, им полезно было ощущать человеческий контакт. Симха четко выполняла все инструкции, постоянно говоря что-то Брахе, тем более что ей это было нетрудно, поскольку она любила старушку. Затем она занялась мойкой полов и приведением в порядок шкафчика на кухне. Когда она посмотрела на большие часы, висевшие на стене, было уже двенадцать — скоро принесут обед, а после обеда она обязательно сходит в секретариат.
