Мы зашли в роскошную квартиру старого еврея Алика. К моему удивлению, он встал на колени и обмерил мои ступни. Мне было неловко, что человек унижается, но пахан буркнул, что Алик сапожник. Я раньше думала, что Алик вор, поэтому не поверила.
Но Алик протянул мне настоящий каталог! Там были разные модели обуви, и можно было выбрать любую приглянувшуюся – такое чудо я видела впервые в жизни.
Я выбрала полуспортивные ботиночки и себе, и младшему брату. Пахан возмущался, потому что речь шла только обо мне, а про обувь Коле разговора не было, но я уговорила его с помощью Алика, который пообещал сделать скидку.
Неделю я прожила с мечтой об этих ботинках. Даже подъебки мажоров-одноклассников не так цепляли меня, как раньше, – я думала, что, когда приду в школу в этих волшебных шузах, все залепят ебальники и будут любоваться моей летящей походкой.
Когда обувка была готова, мы опять поехали через всю Садовую. Я мечтала, чтобы трамвай шел как можно дольше – чтобы как можно дольше я могла вот так прижиматься к пахану, потому что в трамвае было полно народу и пахан не подумал бы, что я сама к нему лезу.
Я надела ботинки, они сидели идеально. Мне хотелось расцеловать Алика. В жизни у меня не было ничего красивее. Но я помнила, что лезть ни к кому не надо, поэтому схватила пакет с шузиками и уткнулась глазами в пол.
– Ну, мы пошли! – Пахан потянул на себя входную дверь и пропустил меня вперед. Я почувствовала себя маленькой леди, как в книжках Фрэнсис Бернетт.
– А деньги?! – обиженно и возмущенно спросил Алик.
Я остановилась в дверях и посмотрела на пахана. В самом деле, а как же деньги?
– Чего встала! – толкнул меня в спину отец.
– А деньги??? – закричал Алик.
Лицо папы исказилось, и он страшно заорал:
– Какие, на хуй, деньги! Забыл, как я твою жопу на зоне спас?! Как тебя отпидорасить хотели?! – и пихнул меня так, что я вылетела на лестничную площадку.
Всю обратную дорогу мы, как всегда, молчали. Я не смотрела больше на пахана, а изучала грязную Садовую за окном и думала, что вот приедем и надо будет опять делать уроки.
Ботиночкам Алика сносу не было. Запорола я их лет в девятнадцать – когда на даче грела ноги слишком близко от костра. Шипы на подошвах расплавились, и пришлось покупать новые.
Лампочки для джакузьки
Всю суровую зиму в девятом классе я проходила в маминой серой старой куртке с убогими деревянными пуговицами и лыжных красных ботинках времен ее молодости – винтаж, так сказать. Одноклассники издевались над таким прикидом и харкали на спину. Я просила у мамы другую одежду, но та объясняла, что денег нет, «иди к папе, он богатый!». Пахан отвечал, что денег нет и у него. Я смирилась, да и весна настала. И вдруг солнечным майским днем позвонил отец и сказал: «Пойдем за твоей чертовой курткой. Встречаемся у Гостинки через час! Не опаздывай!»
Я пришла вовремя, но в недоумении. На мой вопрос, зачем за месяц до лета мне зимняя одежда, пахан рявкнул: «Что, последняя в твоей жизни зима?»
Мы пошли на Апрашку. Там пахан пришел в хорошее расположение духа и показывал мне всякие интересные штуки.
– Вон, смотри, глазами смотри, голову не поворачивай…. А-а-а, блядь, ворона слепая…
– Да что там?
– Смотри, как щипачи работают! – любовался пахан. Шли мы медленно. – Монетку берешь, поняла? Край заточила – и вперед, сумки резать. Бритвочку еще можно… Истинные воры – артисты, куда тебе с твоей скрипкой, – пальцы берегут. Но опасная работа, дочка: поймают – будут бить! – Отец захохотал.
За то, что я согласилась на первую же синтепоновую куртку, которую померила, пахан сделал мне сюрприз и купил теплую бандану. Я всю зиму проходила, обвязав голову шарфом и в капюшоне, поэтому даже обомлела – что это за аттракцион неслыханной щедрости? Папаша, оценив мой вид, остался доволен («Совсем на бандитку стала похожа!»), и на углу Гостинки мы распрощались. До дома я шла в зимней куртке, люди в футболках смотрели с неким удивлением, а мне было все равно, потому что она была новая.
Богатство отца росло, но в нашей жизни это ничего не меняло.
Пришел к нему как-то в гости мой братец. Ему нужны были новые кроссовки, но сказать с порога он об этом постеснялся. Пахан обрадовался ему, посоветовался, куда повесить колонки для домашнего кинотеатра, напоил чаем. Уже на выходе брат, смущаясь, сказал: «Пап, эт… мне бы денег на кроссовки!» Пахан опустил глаза на его ноги: «А мама что?» – «У нее нету». Пахана затрясло, и он заорал как бешеный: «Новые кроссовки?! Новые?! А эти ты, гаденыш, как надеваешь?! Ложку возьми! Ложку!» – и принялся тыкать ложкой для обуви ему в лицо. Брат убежал.
Один раз папа высыпал в целлофановый пакетик мелочь из копилки, кинул сверху свою визитку, завязал пакет и молча отдал мне на мою просьбу «подкинуть хоть что-то». И ни разу, ни разу, ни я, ни брат не швырнули ему это в лицо. «С паршивой овцы хоть шерсти клок!» – повторяли мы любимую папкину присказку, которую на самом деле ненавидели.
В институт я поступила на вечернее отделение и снова пришла просить у отца денег. Конечно, с порога так расстраивать его было бы некультурно. Мы выпили чаю. Я изложила суть своей просьбы. Пахан крякнул и встал из-за стола.
– У всех свои проблемы! – сказал он со значением. – Пойдем, что покажу!
Мы зашли в его ванную – слева сауна, справа душевая кабина. Подошли к джакузи и уставились туда. Пахан стал включать и выключать подсветку.
– И чо? – не выдержала я.
– Чо?! – поразился моей тупости пахан. – Слепая тетеря… Все лампочки горят, а зеленая – нет! Перегорела!
– Замени, – говорю.
– Замени, – отвечает пахан. – Ты, епт, вот одна такая самая умная – пришла и совет дала: замени. Заменил бы, еб твою. Но нечем! Пришел в магазин, где джакузьку брал, принес лампочку. Говорю: дайте мне десять таких же. Эти гондоны мне отвечают: нет таких лампочек! Я говорю: как нет?! Как нет?! А где есть?! Мне говорят: новая модель, таких еще в России вообще нет. Ждите, пока появятся. Ждите! Хуле я должен ждать?! Пока они все перегорят?!
Батя здорово завелся. Я двинула к порогу, а он разглагольствовал, как он ждал, пока ебаный Совок рухнет, но в нашей стране говно никогда не кончится, никогда.
– Что с деньгами-то? – спросила я.
Пахан хотел заорать, но сдержался и ответил тихо:
– Что? Ничего. Нет денег. У матери своей возьми. Повадились лазить сюда… кровопийцы. Одно и то же: дай-дай-дай. Хуй!
Надо Биля!
Камиллу завели в камеру после отбоя, когда все делали вид, что спят. Старшая камеры сидела за столом и писала письмо дочке домой при тусклом свете ночника. Увидев изящную фигурку с матрасом и испуганными глазами, она вполголоса выматерилась и толкнула дремавшую «хоззяву» – хозяйку камеры, узбечку Ольгу. Та вскочила, тяжело вздохнула и принялась за работу – посмотрела, не вшивая ли новенькая, обыскала все ее вещи, каждую тряпку перетрясла над когда-то белой простыней.
