Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 14
Ты никогда не любил высоких слов, замолк и на сей раз. Долго стоял, затягиваясь сигаретным дымом, смахивая ладонью капли дождя с блестящего бока лимузина. Мимо нас, к Москве и в область, проносились автомобили, и среди них было много военных. Многие водители удивлённо косились в нашу сторону, но не тормозили, проезжали мимо. Над Можайским шоссе висел плотный смог, и почти уже не пахло ни землёй, ни прелой листвой.
– И что же мы будем делать? – жалобно спросила я, понимая, что ты, раз приняв решение, уже не пойдёшь на попятный.
– Давай не скулить, Дашка. Я тебе передам дела, когда вернёмся домой. Думаю, ОНИ на сей раз ещё позволят мне вернуться. Если сочтёшь нужным, объяснишь всё моей матери, возможно, и отцу. Я постараюсь выбрать время и написать ему в Минск. С ним мне всегда было легче общаться, мы лучше понимали друг друга. А мать сначала кричать начнёт, потом заплачет. У меня нет сил всё это видеть и слышать. Детям, умоляю, расскажи обо мне, когда вырастут. Постарайся доказать, что иначе поступить я не мог. У тебя всё получится – ты же специалист.
Я вновь увидела твою светлую, грустную, обречённую улыбку. И опять вздрогнула, потому что не знала, как остановить тебя и уберечь…
Андрей, когда Эрика спрашивает о тебе, я ей отвечаю, что папа погиб на войне. Сейчас так много войн идёт вокруг, что объяснение не выглядит нелепым. Дочка кивает, уходит в свою комнату, но потом возвращается, И спрашивает: «А папа правда убит?» Она как будто помешалась, позабыла, что видела вас с Артуром мёртвыми. Доченька держала на руках нашего кота, медноглазого «перса» Криса, а вы лежали у её ножек, Я не верю, что Эрика, развитая смышлёная шестилетняя девочка, не запомнила тот кошмарный вечер. Скорее всего, она очень хочет понять, почему так получилось. Потом я ей всё объясню, но сейчас не детский язык сей сюжет не перевести…
Через четыре дня после памятного разговора на Можайском шоссе наступил день нашей «цинковой» свадьбы. Я только что выключила кофеварку и услышала, что ты сильно хлопнул входной дверью. Я не слышала танковой стрельбы, не могла включить телевизор; но ощущала её каждой клеточкой своего тела. Стреляли на Пресне, а страдала я в Кунцево.
Я знала, что ты обязательно должен быть там. Если не в самом Доме, то где-то поблизости. Ведь ты ещё раз навестил «сидельцев», уже без меня. Вернулся молчаливый и умиротворённый, и я чувствовала, что с твоей души упал тяжкий груз. Ты принял последнее и самое важное в своей жизни решение – не финансировать бойню в Москве. Не помогать проходимцам всех мастей руками Президента-самодура расправляться с демократически избранным парламентом…
В ночь на третье октября ты в последний раз спал со мной. Я чувствовала, что этот раз действительно последний. Волновалась тогда больше, чем в первую ношу ночь летом восемьдесят шестого, а ведь тогда я стала женщиной. Ты был, есть и будешь единственным мужчиной в моей жизни. Без клятв, без букетов, без прочих сиропных признаний ты должен понять, что я навеки останусь Дарьей Ходза, твоей вдовой. Ничьей женой и любовницей я никогда не стану, не изменю тебе ни душой, ни телом. И поэтому говорю тебе сейчас – той октябрьской ночью я, двадцатидевятилетняя мать двоих детей, тогда ещё ДВОИХ, в последний раз спала с мужчиной.
Утром тебе позвонили. Торопливо накинув халат, ты ушёл в свой кабинет и долго говорил по телефону. Оказывается, в то утро тебя предупреждали об ответственности за отказ от сотрудничества с властями и работающими на них бандитами. Ты ответил. Что, если сумеют, пусть убивают, но решения своего ты не изменишь. Моя мама, твоя любимая тёща Галина Николаевна Морсунова, утром четвёртого октября уехала на наш скромный участок, полученный ещё моим дедом близ реки Пахры, потому что не могла больше находиться в Москве.
Интеллигентнейшая библиотекарша приходила в ужас от одной мысли, что в самом центре Москвы танки прямой наводкой бьют по своим, и поэтому решила на несколько дней скрыться. Мама поступила правильно, иначе ей пришлось бы увидеть всё то, что произошло в Кунцево в понедельник вечером. Мама ничего не видела, но всё равно оказалась в больнице, которую покинула только для того, чтобы сидеть с Эрикой, да ещё возить мне передачи в психиатрическую…
Ты вошёл на кухню, и я удивилась, что на тебе чёрный с зелёным отливом банкетный костюм; на шею ты повязал галстук из изумрудно-голубого китайского шёлка. Ты стоял на фоне красного кафеля стен, около золотистых шкафчиков и столиков. И твоё лицо резко выделялось бледным, меловым пятном среди сочных, кричащих красок. Я радостно вскрикнула, увидев, что ты жив и здоров, бросилась к тебе, но ты не дал мне произнести ни слова.
– Кончено, Дарья… – Ты тяжело, как старик, опустился на табуретку, уронил голову на стол. Я заметила, что у тебя непривычно растрёпанные волосы, кривой пробор, небритые щёки. – Всё…
– Что, «Белый Дом» взяли? – Я упала перед тобой на колени. – Прости, я не слушала радио, не смотрела телевизор. Занималась с детьми… И боялась, что ты пострадаешь там. – Я смотрела в твои воспалённые глаза и видела в них своё отражение. – Что же теперь будет?
– Не знаю. Уже хорошо, что первоначальный сценарий не сработал. Бойцы «Альфы» помешали пьяной толпе совершить бессудную расправу с руководителями парламента и их сторонниками. Я видел, как они выходили из посольского подъезда, садились в автобус. Стоял неподалёку, буквально в двух шагах. У меня возникла шальная мысль – попроситься в тюрьму, чтобы разделить их участь. Но потом вспомнил, что ты ждёшь меня, и промолчал. Вполне вероятно, что их расстреляют после блиц-процесса. Генеральным прокурором будет человек Ельцина Алексей Казанник, который сделает всё так, как ему скажут. Соответствующий приговор можно вынести хотя бы по семьдесят седьмой статье – «Бандитизм»…
Яркий электрический свет резал мне глаза, и я повернулась к окну, за которым сгущалась осенняя темнота. Во дворе кричали, кажется, даже смеялись; и я боялась, что ты услышишь этот смех…
– Честно говоря, я ожидал, что их уничтожат по пути в «Лефортово». Понимаешь, когда арестованных выводили из Дома, у меня в ушах словно гремел барабан. Но уже по пути домой, в машине я услышал новости. Узнал, что их всех доставили в изолятор живыми. Да, конечно, ведь Ельцин очень дорожит мнением Запада, и постарается по мере возможности соблюдать законность. Кстати, я до последнего надеялся, что им удастся уйти по подземным коммуникациям. Многие из Дома действительно так и ушли…
Ты смотрел на меня, но ничего не видел. Мы оба рыдали, не стесняясь друг друга, забыв о детях, о самих себе, обо всём на свете.
– Я вижу длинный тёмный коридор, дуло пистолета, вспышку выстрела. Не знаю, что это… Боюсь, но всё равно вижу. Неужели и сейчас не прозреют, холуи, быдло, народ-богоносец?! Ведь люди только что в жертву себя принесли, хотя могли веселиться до старости. На их век привилегий хватило бы с лихвой. А они высшую власть променяли на тюрьму, на позор. Возможно, что и на смерть. А ради кого, чёрт побери?! Ради этих амёб?..
Андрей, ты был тогда невменяемым, и я заразилась от тебя безумием. Ты совершенно позабыл о том, что тебя самого уже приговорили. Разумеется, не за пейджеры и радиотелефоны, не за солярку и продукты. Они страховались на дальнейшее. Они боялись, что у них будет такой мощный, богатый, умный противник. И, кроме того, они хотели показать другим, чем заканчиваются сомнения в их правоте. Одного только не знали твои палачи, которые раньше частенько сидели с тобой за столиком в ресторане, за столом переговоров в фирме – в этот день они приговорили и себя. Затикал механизм взрывного устройства, энергия которого смела их в небытие. Теперь ты знаешь, что победил их. Вы погибли все. Только ты ушёл героем, а они – сбродом.
Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 14
