— Вопрос, стажёр. Имеется ли у вас средство связи?
— Да, пейджер какой-то, — Хип порылась в своём тощем вещмешке. — Вот.
М-да. Совсем плохи дела у «независимых» свободовцев. Тяжёлый пластмассовый кирпич с узким монохромным экранчиком и примитивной клавиатурой, тем не менее, был способен принимать и передавать сообщения. Я продиктовал код своего ПМК Хип.
— Сейчас я оставлю тебе сканер, — я специально настроил детектор на прогноз Выброса, вероятность которого была минимальна. — Ты будешь внимательно смотреть на этот огонёк. Если станет красным, немедленно сообщаешь мне по сети. Сидеть будешь вот на этом дереве.
— А почему, разве я не иду…
— Потому, что сканер не работает в деревне, — соврал я. — Пока я буду там, мне нужно прикрытие отсюда. Если не вернусь через три часа, уходи к Бару. Вопросы?
— А… ты вернёшься?
— Если… гм… не случится непредвиденного, то вернусь. Честно. И у тебя мой сканер.
— Знай, Лунь, я буду ждать очень долго, — Хип взглянула мне в глаза. — Даже если ты решил меня бросить.
Не дойдя до моста двадцати метров, я свернул на обочину, проверил склон насыпи и спустился вниз, в сторону от дороги, чтобы сделать широкий крюк в обход нехорошего участка. Брошенные гайки послушно тянули за собой марлевые хвосты, падая в жухлую, похожую на грязный рыжий войлок траву. Я медленным шагом огибал опасный кусок шоссе, одновременно отмечая «дуговую» в десяти метрах справа, обозначившую себя выжженными пятнами на земле и оплавившейся макушкой большого гранитного валуна, и «сварку» впереди, маломощную и на таком расстоянии не опасную. Опасность была в другом — электрические аномалии кучковались вместе, большими компаниями, и там, где были «дуговые», «смерть-искры», «сварки», обычно нависал незримым куполом «статик», способный шарахнуть неожиданной воздушной молнией. Чтобы этого не произошло, следовало достать пучок тонкой медной проволоки и распушить её веером, после чего внимательно, предельно внимательно следить, не появятся ли на проволочках бледно-голубые шипящие кисточки света.
«Сварку» я обошёл и ещё на двадцать шагов приблизился к реке. У воды «электрика» обычно слабела, зато был риск нарваться на мощный пучок рентгеновских лучей из «горячего пятна», или схлопотать не смертельный, но очень болезненный «сюрприз Мелихова» из роящихся в поверхностной плёнке гравитационных вихрей. Уже отсюда я видел белые протуберанцы мельчайших брызг, то тут, то там с громким шумом выстреливающие из лениво текущей воды. Биолог Мелихов, первым обнаруживший эти крошечные аномалии, возникающие только на глубоких и спокойных участках рек, сравнивал их с китовыми выдохами и один раз отрядил группу сталкеров добыть или сфотографировать «речного гиганта». Синяки на беднягах сходили потом очень долго…
«Сюрпризов» под самим мостом не было — вода текла быстро, журча по пенькам облепленных чёрной тиной свай и перекатываясь через затопленные бетонные плиты, густо покрытые всё той же слизистой чернотой. Как я и рассчитывал, паводок от июльских ливней набил под быки моста десятки сцепившихся сучьями и корнями деревьев, образовавших некоторое подобие кладей. Переправа ненадёжная, да другой нет.
Брёвна ворочались под ногами, прелая кора пластами соскальзывала с мокрых стволов, и пару раз я едва не окунулся. Под брёвнами хлюпала и журчала вода, нагромождения гниющих деревьев блестели скользкой плёнкой коричневатой слизи, от мёртвой реки поднимался тяжёлый, неприятный дух. В прозрачной зелёной воде я не увидел ни одного живого существа. Не было в реках и речушках Зоны даже мутантов, одна только тина чёрного либо ядовито-зелёного цвета. Вон и труп слепого пса прибило к бетонной опоре, вздулся уже, размок, и шерсть почти вся слезла, однако ни рыжих мух, ни псевдозмеев поблизости не оказалось. Некому было похоронить собачку. Мёртвая вода долго хранила своих мертвецов.
Добравшись до опоры из позеленевшего ноздреватого бетона, я спрыгнул с брёвен на узкую плиту, выступавшую из воды. К берегу уже можно было пройти по камням, не рискуя сломать ногу между скользкими стволами, но я задержался, чтобы собрать пучок «стальных волос». Полезный артефакт, нужный, и название точное. Мягкие синеватые волокна по прочности превосходили любой известный человечеству материал, не горели даже в дуговых лабораторных печах и решительно не желали разрезаться ни алмазом, ни лазером. В НИИ до сих пор ломали голову над их составом и происхождением: почему они все строго одинаковой длины — двадцать четыре с чем-то там сантиметра? Почему на одном спектрографе чётко видны линии азота и кальция, на другом только кислород, а на третьем фосфор и гелий? Почему «стальной волос» на свету диэлектрик, а в темноте отличный проводник? Почему он никак не реагирует ни на кислоты, ни на щелочи? Почему у профессора Серебрякова такой несчастный вид после очередного эксперимента? Что? Ах, исчезают «волосы» в вакуумной камере под воздействием мощного пучка гамма-лучей? Как это сразу и бесследно? Профессор, ну зачем же так расстраиваться? Куда это я пошёл?
Артефакт стоил, несмотря на свои уникальные свойства, до обидного мало. НИИ обладал запасом на двадцать лет вперёд, и покупал «волосы» неохотно, поэтому многие сталкеры не обращали внимания на синеватые пучки. Я обращал. Бронежилет или верёвку сделать из них было невозможно, ткань расползалась сама собой, не желали волокна сплетаться в нить, а жаль, мировая бы одёжа получилась. Зато связать картечь для «Сайги» — милое дело. Девять восьмимиллиметровых картечин, по три в связке. Между ними пятнадцать сантиметров не разрываемого волоска. Толщина волокна — ноль целых четыре сотых миллиметра. Всё это помножить на усиленный заряд пороха для последней модели штурмовой «Сайги». В результате монстр, отхвативший такого боеприпаса, вместо нескольких аккуратных пробоин в своем теле с удивлением наблюдал отваливающиеся конечности и пару-тройку полновесных ромштексов, шлёпнувшихся на асфальт из оч-чень большой дырки в брюхе. Много раз уже выручали меня эти ниточки, прилежно шинковавшие самых живучих мутантов Зоны. Нужная штука «стальные волосы», и я не поленился собрать их все до последнего, хоть и ушло на это больше получаса.
Переправа, переправа, берег левый, берег правый… теперь вверх по склону, и не забывать про гайки. Жди в гости, Коржино. Скоро буду.
За мостом я пересёк пустырь, заросший высокой, по пояс, ломкой травой. Трава была мёртвой, покрытой мельчайшей, похожей на сажу пылью. Откуда-то крепко несло падалью, тяжёлым прогорклым запахом, не иначе, гробанулась поблизости матёрая плоть. Не нравится мне это. Ни одного живого мутанта, а ведь, по идее, должны в траве с истошным писком разбегаться бывшие когда-то мышами-полёвками мелкие уродцы. И тишина. Блин, как же здесь тихо…
Вот и первый дом, когда-то добротный сельский пятистенок, теперь прогнивший насквозь, в пятнах серого лишайника и траурной черноты кляксами, похожими на мазутные пятна. К провалам окон тянется грязно-жёлтый бурьян. Две яблони, такие же чёрные, безлистные, но, похоже, живые: на изломанных, неровных ветвях густо висели мелкие белёсые яблочки. Я постоял, слушая деревню. Ватная, пещерная тишина.
«АХ, АААРЛЕКИНО, АРЛЕКИНО…»
