«…Пытки, которым их подвергают, чтобы вырвать признание, столь жестоки, что многие лишаются рассудка или умирают, не дожив до суда…»
«…Барбара Ройт, мать четверых детей и бабушка одиннадцати внуков, умерла после того, как ее поместили в ванну с горячей известью…»
«…Ханс Бейердорфер, тридцати семи лет, помощник нотариуса, скончался в тюремной камере: несколько дней кряду его кормили соленой пищей и не давали воды…»
«…Происходящее вызывает страх и недовольство среди жителей княжества…»
Кончив читать, Шлейм нахмурился, осуждающе покачал головой. Нелепо, грубо. К чему такие подробности? «Умер в камере», «известь»… Разве его сиятельству интересно знать, каким образом велось дознание по делу Бейердорфера? Или отчего скончалась старуха Ройт? Писать подобное в документе на высочайшее имя — то же самое, что вывалить на праздничный стол содержимое ночного горшка.
Против чего выступают Хаан и все прочие, кто подписал эту бумагу?
Несовершенство дознания? Ерунда. Дознание ведется по правилам, которые существуют не одну сотню лет и одобрены Святейшим Престолом.
Людей арестовывают на основании слухов? И что с того? Людская молва часто бывает правдива. К тому же любые слухи тщательно проверяются дознавателями.
Обвиняемые признают собственную вину под пыткой? Тем более! «Confessus pro judicato habetur» — сознавшийся считается осуждённым.
Шлейм откинулся на спинку кресла, разместив пухлые ладони на животе.
Странно, что канцлер поставил под этим пасквилем свою подпись. Неосторожный шаг, глупый шаг. Процессы ведутся по всей Германии. В Рейнланде колдунов и ведьм уничтожает Франц Бюирман[19]. Во владениях герцога Баварского — судья Иеремия Дрексель[20]. В Саксонии — некто Бенедикт Карпцов[21], про которого известно, что он прочел Библию пятьдесят раз от корки до корки и знает ее наизусть. Всюду трещат костры, всюду вскрываются чудовищные преступления прислужников дьявола. Никому из здравомыслящих людей не приходит в голову отрицать их вину и уж тем более — вставать на их защиту. Каждый, кто умеет читать, крепко вытвердил слова «Молота ведьм»: «Тяжкое наказание полагается пособникам колдунов, их защитникам, их укрывателям». Тем же, кому недостаточно слов, можно напомнить процесс Дитриха Фладе, судьи из Трира, который противился осуждению ведьм, а кончил тем, что сам был сожжен на костре[22].
Так почему Хаан отважился приложить перо к столь опасной бумаге? В чем его цель? Неужели он и правда думает, что его сиятельство согласится изменить закон — изменить из-за каких-то знахарок и гадалок, которые сознались, что попирали крест и целовали зад сатане?
Кто-то, пожалуй, сочтет, что канцлером движет благородство, стремление к справедливости. Но так может рассуждать лишь человек, крайне наивный. В политике нет принципов. Нет благородства. Нет прочих вещей, о которых пишут оторванные от мира философы. В политике есть только цель и средства для ее достижения. Все остальное — не более чем красивые слова, которые прикрывают уродство человеческих душ, так же как ладно скроенная одежда прикрывает чирьи и дряблые животы. Каждый человек интересуется только своей судьбой. Его не волнует, что соседу отрубили голову, — куда больше он станет переживать, что порезал себе указательный палец. Его не беспокоит, что в двух шагах от его порога умирает от голода нищий, — куда важнее, чтобы кухарка вовремя достала из печи вишневый пирог. Подобное поведение не аморально. Оно естественно. Человек слаб. Может ли он накормить всех голодных и защитить всех обиженных? Нет, ему едва хватает сил, чтобы прокормить и защитить себя. И поэтому если человек вдруг ни с того ни с сего демонстрирует заботу о ближнем, значит, ему это выгодно, значит, у него имеется к этому свой интерес.
Сенатор улыбнулся. Ленивая, блеклая искра мелькнула в его глазах.
На судьбы казненных Хаану наплевать. В этом нет и не может быть никаких сомнений. Красноречивый пример: два месяц назад канцлер — один из членов Высокой Комиссии — отказался подписывать обвинительное заключение по делу Кристины Габель, дочери каноника церкви Святого Стефана. Дескать, признания обвиняемой противоречат имеющимся в деле материалам. Благородно? Ничуть. Месяцем ранее Георг Хаан преспокойно поставил свою подпись под точно таким же обвинением по делу Адельгейды Брунсвик и Хельги Герстекер. В чем же причина столь явной и бросающейся в глаза непоследовательности? Канцлер прозрел? Услышал ангельские голоса? Нет, многоуважаемые господа, тысячу раз нет. Все гораздо проще. Семейство Габель имеет влиятельную родню в Нюрнберге. Выступив против осуждения юной Кристины, Хаан всего лишь хотел заполучить новых союзников в борьбе за власть.
Власть. Вот та цель, ради которой Хаан рискует. Вот та цель, ради которой он толкует о законе и справедливости. Что ж, пускай. Но он, Вольфганг Шлейм, не станет играть в эти игры.
С самого утра Альфред Юниус разбирал бумаги, поступившие в канцелярию князя-епископа за последние дни. Стопка справа — документы не очень важные, рутина по большей части. Доклад об обрушении моста через Визент. Ведомость расходов по строительству нового форта неподалеку от Кронаха за подписью Карла Мюллершталя. Письма кастелянов, сообщения бургомистров, таможенные отчеты. Что еще? Известие о смерти господина Эттингена, судьи в Форхайме. Пожар на мельнице в Шлюссфельде: сгорело несколько мешков с ячменной мукой, никто не пострадал.
Отдельно — несколько конвертов, каждый из которых перехвачен шнуром с сургучной печатью: дипломатическая почта на имя князя-епископа. Эти конверты Альфред тоже откладывал вправо. Всю подобную корреспонденцию вначале просматривает господин Хаан, и лишь затем бумаги попадают в руки его сиятельства.
Что у нас здесь? Послание от эрцканцлера, Георга Фридриха фон Грайффенклау[23]. Пакет желтоватой бумаги с размашистой подписью главнокомандующего войсками Католической Лиги, графа фон Тилли[24]. Письмо из кемптенского аббатства, от преподобного Иоганна фон Вольфурта.
