– Всем привет! – поздоровалась женщина, доставая стетоскоп. – Прошу всех немного подвинуться. Благодарю.
Люди расступились.
– Все хорошо, – проговорил Эд, и голос его звучал тихо, словно извиняясь за беспокойство, которое он доставил. И тут же чуть не захлебнулся рвотой, будто кто-то прыгнул ему на живот, – едва успел отвернуть голову.
Толпа отшатнулась.
Питер оглянулся на Рут.
Она почувствовала, как холодом сжало ноги, в ушах зашумело.
– Пойду принесу тряпку, – спокойно сказала она и прошла на кухню.
Играло радио. Старший повар – огромный чернокожий мужчина, служил когда-то в военной полиции во Вьетнаме – стоял у большой раковины и повернулся на звук ее шагов.
– Кларенс, мне нужна тряпка и ведро, – попросила Рут.
– Плохи дела, – покачал он головой.
Худощавый молодой человек в заляпанном белом фартуке – Рут узнала его, но не могла вспомнить, как его зовут; он новенький, помощники на кухне слишком быстро меняются, не удержать их – вышел в посудомоечную комнату и вернулся, толкая перед собой ведро в потеках мыльной пены.
Глаза начали слезиться от едкости чистящего средства, но Рут была благодарна, что запах такой резкий.
– Позвольте мне, – Кларенс попытался оттеснить ее.
– Да нет, я сама. У вас и так тут хватает дел. Но спасибо.
В столовой врачи растянули носилки и без церемоний водрузили на них Эда.
На его лице виднелись следы слез.
– Я не могу дышать, – вдруг сказал он, и в голосе его звучала паника.
Девушка коснулась его руки, обернулась и быстро заговорила – ничего не разобрать – в приколотую к плечу рацию, которая отвечала резким стрекотом.
– Все в порядке, – успокоила она Эда и надела ему кислородную маску. – Давление в норме, пульс в норме. Все будет хорошо, сэр. У вас нет диабета? Курите?
Эд кивнул – Рут знала, курит он очень много, – в глазах его сохранялось умоляющее выражение.
Врачи двигались быстро, подхватили носилки, учителя и мальчики с шумом раздвинули столы и стулья, чтобы дать им дорогу. Рации попискивали и потрескивали. Девушка, придерживая рукой изголовье носилок, диктовала какие-то цифры.
Еще несколько мгновений – и они исчезли.
Рут обмакнула швабру в ведро, протерла пол. И внезапно почувствовала, что целый вечер сегодня, целый день приближалась она именно к этой минуте. Да, иррационально. Ведь ничего не случилось сегодня. Абсолютно ничего.
Учителя и мальчики вокруг нее передвигали на место столы и стулья. Она отжала тряпку, снова ощутив прилив благодарности за резкий аммиачный запах чистящего средства. Ладно, убрать за кем-то совсем не так страшно. Вполне можно пережить.
Все те годы, что они здесь прожили, она и Питер… Да, вот такая она, наша жизнь.
Мысль внезапно поразила ее. До чего же нелепо – вдруг это обнаружить. Ну конечно, это их жизнь.
И после ничего нет – нет ничего для нее и Питера.
Она повернула длинную ручку швабры, чтобы еще раз ополоснуть тряпку. Вдруг вернулся тот странный сон: она одна в заброшенном прекрасном месте, которое кажется таким знакомым. Глаза начало пощипывать.
Нет, не стоит быть такой чувствительной. Эд Макларен пережил ужасные минуты, не она. Доктор Веннинг не уставала повторять, что чувствительные люди – самые страшные тираны.
Питер тронул ее за локоть.
Взял швабру у нее из рук – автоматический жест рыцаря – и рассеянно остановился, словно позабыв, что это за предмет.
– Я попросил Энди поехать с ними в больницу, – сообщил он.
Энди Уитмор работает с Питером уже бог знает сколько лет, преподает греческий и латинский. Худой как жердь, невероятно спокойный и уравновешенный, – конечно, Эду будет приятно видеть его рядом. А там, глядишь, и еще кто-нибудь подтянется – не может же быть, чтобы у Эда совсем никого не было.
Питер казался совершенно серым, под глазами залегли темные круги.
«Бедный», – подумала Рут, а вслух спросила:
– С тобой все в порядке?
Питер сунул тряпку в ведро.
– Хочу отвести мальчиков обратно. Пусть закончат ужин. Сядешь за столик к Эду?
В первый день учебного года Питер всегда распределял учителей по столикам. На протяжении года потом такими же группами они собирались «на дебаты»: за ужином обсуждали разные этические вопросы, которые задавал им Питер. Кого при пожаре вы спасете первым – ребенка или старика? Можно ли украсть что-то у того, кто получил это нечестным путем, чтобы помочь кому-то? Когда уместно солгать? Иногда перед сном Питер и Рут лежали в кровати и пытались сочинить новые невероятные ситуации. Это было ох как непросто – выдумать такую дилемму, чтобы она не повторяла ни одну из предыдущих.
– Да, конечно, – ответила она. И добавила: – Я вдруг заснула. Потому и опоздала.
Питер уже отвернулся и, похоже, не слышал ее.
– Пожалуйста, все возвращайтесь на свои места, – громко объявил он. Мальчики стояли группками и тихо переговаривались. – Все в порядке. Пожалуйста, вернитесь за свои столы. Доедайте, а потом нас ждет кофе и торт. Мистер Макларен в надежных руках.
И, улыбаясь, он принялся размахивать руками, словно подгоняя всех к столам.
– Ну же, давай, давай, – он легонько похлопывал мальчиков по плечам, перемещаясь по комнате мягко, но решительно.
«Все снова в порядке. Какие хорошие у нас мальчишки».
За столом Эда Макларена сидел очень толстый мальчик – подбородок, шея, плечи, все слилось в одну глыбу, глаза тревожного зеленого цвета, как у ирландского мифического человека-тюленя. И он явно успел вернуться к прежнему занятию – безжалостному террору. На Рут он едва взглянул – не смог поднять заплывшие глазки? – не желая прерывать свою речь о грядущих президентских выборах, как с полуслова догадалась она. Рут с Питером уже многие годы голосовали за демократов. Рут так и вовсе слышать ничего не желала против Барака Обамы.
Другие мальчики за столом сидели, мужественно храня молчание. Среди них был и поразительно красивый негритенок – коричневая кожа, черные глаза и волосы, королевская осанка, молчание его казалось величественным. Почти все афроамериканцы в школе появились стараниями Питера: он подбирал их в государственных школах по всему штату, находил частное финансирование. И постоянно переживал, что слишком мало может для них сделать. Большинство учеников в школе по-прежнему были белыми, и чернокожим здесь бывало непросто.
Выжидая, Рут молча остановилась возле их столика. Иногда ее высокий рост действовал успокаивающе, зарвавшиеся мальчишки сами умолкали. Но жирный продолжал разглагольствовать, как будто Рут здесь не было вовсе. На тарелках оставалась недоеденная еда. Он принялся жевать, взмахнул вилкой, несколько кусочков ляпнулись на скатерть.
