— Хорошо. Но потом ты обязательно должен заснуть.
Анжелина расстегнула блузку и сняла юбку, в то время как слова сами слетали с ее розовых губ, даря радость уже засыпающему малышу.
Он поет, он поет,
Но не для меня,
А для моей милой,
Которая далеко от меня.
Склонитесь, горы,
Долины, возвысьтесь,
Пусть мои глаза смотрят туда,
Где моя любовь[2].
Анжелина замолчала. Анри уже спал. Она на цыпочках вышла в коридор, открыла шкаф и выбрала платье из сиреневой тафты. Декольте платья было украшено тонкими кружевами. Широкая юбка шуршала, касаясь ног в шелковых чулках.
— Хорошо бы надеть подходящее ожерелье, — прошептала Анжелина.
Она открыла лакированную деревянную шкатулку, в которой лежали небольшие бумажные и кожаные мешочки, а в бархатном саше хранился аметистовый гарнитур. «Дорогая мадемуазель! — говорила себе Анжелина. — Право, она совершает безрассудные поступки. Что за прихоть — заставлять меня носить платья из ткани цвета моих глаз! Да еще эти драгоценности!» Растроганная, испытывающая глубокую признательность, Анжелина распустила свои волосы. Затем она расчесала их и закрепила две тяжелые пряди черепаховыми гребнями, усыпанными бриллиантами.
— Вот! Теперь я могу оказать честь своей подруге и ее гостю! — Анжелина вздохнула.
Ее возвращение в гостиную произвело сенсацию. Очарованный лорд Брунел охнул. Вскочив с кресла, он воскликнул:
— Му God![3]Какая неожиданность, Энджи! — ликовал он. — В таком наряде вас можно представить королеве!
Жерсанда де Беснак приосанилась, гордая за свою протеже. В глубине души старая дама в очередной раз прокляла твердую решимость молодой женщины заниматься столь неоднозначным ремеслом и ее отказ блистать в светском обществе. Это служило вечным предметом ссор между ними, но последнее слово всегда оставалось за Анжелиной Лубе.
— Да, вы произвели бы неизгладимое впечатление на многих леди и лордов! — восхищался Малькольм Брунел.
— Ну хватит льстить, друг мой! Настало время ужинать, — остановила его хозяйка дома.
Они сели за круглый стол. Октавия поспешно подала закуски: салат из латука и омлет со щавелем.
— Я сделала все, что было в моих силах, — проворчала служанка. — Мсье приехал неожиданно. Мне пришлось обойтись нашими запасами.
— Как это невежливо с твоей стороны, моя бедная Октавия! — возмутилась Жерсанда. — Домоправительница, достойная так называться, обязана творить чудеса и не жаловаться гостям.
— Все хорошо, — успокоил ее лорд.
Розетта принесла графин с водой и корзиночку с хлебом. Ее губы лоснились от ломтика ветчины, который она тайком поспешно проглотила. Розетта тут же вышла из комнаты и вновь появилась с бутылкой белого вина, немного запотевшей, поскольку Октавия держала ее в ведерке с холодной водой.
— Приятного аппетита, — пожелала всем Розетта.
— Эта юная барышня очень забавная, — заметил гость.
— Да, это мой солнечный лучик, — улыбнулась Анжелина.
— Солнечный лучик, который делает все, что придет ему в голову, — добавила Жерсанда, которую словечки Розетты вовсе не забавляли.
Но это ничуть не испортило приятную атмосферу, в которой проходил ужин. Октавия удостоилась искренних комплиментов. Лорд Брунел высоко оценил жареного гуся, гарниром к которому служили белые грибы и картофель, хотя грибы, по признанию самой служанки, были заготовлены ее стараниями впрок осенью. Десерт был простым, но все же это было любимое лакомство хозяйки дома: теплый флан[4], политый медом.
— А теперь ликеры! — воскликнула Жерсанда. — Анжелина, раздуй огонь!
Даже этой теплой весной, не такой дождливой, как обычно, старая дама требовала, чтобы в камине ярко пылал огонь. Об этом заботилась Анжелина, когда проводила вечер на улице Нобль.
Несмотря на свой роскошный наряд, Анжелина принялась хлопотать у очага. Она с удовольствием слушала истории, которые рассказывал лорд Брунел о королеве Виктории. Она узнала, что корона может служить поводом для серьезных опасностей. Королева стала жертвой трех покушений, правда, ни разу не была ранена. Малькольм Брунел также поведал, что с возрастом королева уже не походила на ту милую особу, портрет которой был напечатан в «Иллюстрасьоне». Перед глазами Анжелины мелькала вереница красочных образов, сверкали бриллианты, матово поблескивал изысканный жемчуг. Она погрузилась в мечтания.
— Вам ликер из горечавки или из смородины, мадемуазель Энджи? — раздался голос Розетты.
— Но ты ведь не собираешься меня так называть? — прошептала Анжелина.
— Почему бы и нет? Это короче, и к тому же мне нравится.
С этими словами Розетта подала тягучий напиток темнофиолетового цвета. Она выбрала смородиновый ликер, зная вкусы Анжелины.
Лорд Брунел и Жерсанда сели около камина.
— Расскажи, как ты провела день, — попросила Анжелину старая дама. — Сегодня утром ты ведь помогала Фаншоне, дочери хозяев таверны?
— Да, мадемуазель. Но подходит ли эта тема для беседы? Особенно в присутствии вашего друга…
— Я понимаю ваши сомнения, моя дорогая, — сказал лорд. — Вам делает честь то, что вы не хотите рассказывать о ваших пациентках. Но все же хочу выразить свое восхищение вами и уважение. Женщины, занимающиеся этим тяжелым и вместе с тем прекрасным ремеслом, порой служат последней надеждой матери и отца. Благодаря вашим рукам — а у вас просто-таки детские руки — дети появляются на свет и с радостью познают мир.
Неожиданно лорд опустил голову. Его глаза наполнились слезами. Тем не менее он продолжил:
— Sorry…[5]Моя супруга Мэри умерла, рожая нашего четвертого сына. Ребенок не выжил. Эта трагедия произошла более тридцати лет назад, но я до сих пор страдаю. Мне казалось это чудовищной несправедливостью.
— Мне очень жаль, — пробормотала Анжелина.
Она, душой болеющая за свое дело, не смогла удержаться и спросила лорда:
— Но что случилось?
— Доктор приехал слишком поздно. Моя мать и горничная старались изо всех сил. Пуповина задушила ребенка, а у моей жены началось кровотечение. Я больше так и не женился. Я никогда не любил других женщин, только мою Мэри.
