В Стокгольме трудно было найти что-то похожее. Происходящее там казалось жалким подобием увиденного в Европе, а театральные спектакли выглядели любительскими и бездарными. Пока Фредерик не зашел в «Фата-моргану» в Старом городе. И не встретил там Миранду…
Женщины поначалу не обращали на него внимания. Потом что-то изменилось, и он мог выбрать любую. Фредерик следил за собой и выглядел неплохо. Можно сказать, мужественно. Он хорошо одевался и умел найти тему для беседы, которая заинтересовала бы подругу на один вечер. Нет, он не собирался использовать женщин, просто хотел быть с ними. И не скрывал своих намерений, но, сам того не желая, нередко делал их несчастными. А потом страдал, видя, как его бывшие подружки в отчаянии бросаются в объятия подозрительных типов, которые наверняка тоже причинят им боль.
Все эти отношения не были серьезными: они никогда не затягивались настолько, чтобы девушку можно было представить Анне или Мари. Фредерик начал понимать, что с ним что-то не так, и в последние годы сторонился женщин, довольствуясь дружбой Мари и Анны. До встречи с Мирандой.
Еще за несколько дней до открытия «Фата-морганы» он знал, что новый клуб в Старом городе даст ему то, что он ищет, и первый же вечер оправдал его ожидания. Женщины, выступавшие на сцене, напоминали его маму, а мужчины, танцевавшие с ними, не имели ничего общего с его мужланом-отцом. Который пытался сделать из сына настоящего мужчину. И добился своего. Там, в лесу, среди мхов, душа Фредерика умерла, чтобы вернуться к жизни в новом обличье.
На следующий вечер Фредерик снова пришел в «Фата-моргану». Сел в красное бархатное кресло с бокалом в руке и наслаждался музыкой, цветами и запахами. Он не общался ни с кем, кроме хозяина.
В четвертый вечер он увидел на сцене Миранду.
У нее была стройная, но соблазнительно округлая фигура, та самая, «песочные часы», о какой мечтали все женщины, и длинные, до талии, рыжие волосы. Мама тоже была красивой, но слишком холодной. И Фредерик всегда предпочитал безупречной Грейс Келли ярких Аниту Экберг, Риту Хейворт и Аву Гарднер.
Облегающее золотистое платье подчеркивало грудь и бедра Миранды, на ногах у нее были золотистые босоножки на высоких каблуках. В тот вечер она пела песни Зары Леандер, и Фредерик сразу понял: именно такую женщину он всегда искал.
Он сидел в темном зале и смотрел на нее с твердым намерением подойти к ней после выступления. Он не постучал в дверь, а просто вошел, еще не зная, что собирается сказать.
— Меня зовут Миранда, — ответила она на незаданный вопрос и стала показывать ему свои костюмы, украшения и парики.
Ему показалось совершенно естественным то, что она не стала расспрашивать его о цели прихода. Казалось, они знали друг друга всю жизнь. Детство, случайная работа, старые связи не имели для них никакого значения. Важно было только настоящее и то, что они наконец нашли друг друга. Все остальное могло подождать. Он понял, что рыжий — не натуральный цвет ее волос, и ему захотелось узнать, какой же настоящий. Она рассказывала ему о своих любимых исполнителях — Барбре Стрейзанд, Джуди Гарланд, Уте Лемпер, пока ее снова не вызвали на сцену.
— Я не видела тебя в зале, — сказала она ему.
— Но ты чувствовала, что я там, — ответил он и вернулся на свое место.
Через пару минут она вышла на сцену и запела песенку из «Кабаре». Он знал, что каждое слово песни обращено именно к нему и никому иному.
— It’s got to happen, happen sometime. Maybe this time I’ll win.[4]
Она словно обещала ему будущие встречи. Так и случилось. Фредерик узнавал, когда она выступает, и приходил пораньше, чтобы занять место. Она стала его мечтой и его реальностью. Его шансом в жизни. Идя к метро, Фредерик знал: с ней он может поговорить обо всем, даже об убийстве. Он пройдет к ней в гримерку, спросит, как у нее дела, о чем она думала днем и что будет петь вечером. Поможет выбрать парик. Потом сядет в глубине зала и будет слушать, как она поет.
Миранда не увидит его, но будет знать, что он там, и ждать его в гримерке после выступления. Они выпьют шампанского, отмечая ее успех. Он расскажет ей о Хансе и Эльсе Карлстен. Она выслушает его и поймет.
«Фредерик, — скажет она. — Фредерик… Я никогда тебя не брошу. Мы принадлежим друг другу. Ты знаешь, кто я, и я знаю, кто ты».
И честно ответит на его вопрос.
Глава седьмая
Мари сидела дома и ждала Дэвида. Он еще не вернулся, но это не было для нее неожиданностью. Она зажгла свечи, села на диван и доела бутерброд, который Ю вручила ей перед уходом со словами, что до завтра он все равно испортится. Мари расстроилась: ну вот, одним своим видом она вызывает у людей сочувствие. Ведь Анне и Фредерику Юханна бутерброд не предложила.
На полу перед ней валялось письмо с новым логотипом на конверте. Она вскрыла конверт. Юхан сообщал, что решил не заявлять на нее в полицию, но у него есть справка от врача, и если она когда-нибудь попытается причинить зло ему или его предприятию, он не преминет воспользоваться этим документом. Видимо, он боялся, что Мари решит ему отомстить. Она швырнула письмо на пол. От него несло лосьоном Юхана. Надо его сжечь.
Оглянувшись по сторонам, Мари уже в который раз отметила, что называет «домом» квартиру, такую же неуютную, как вся ее жизнь. Настоящим «домом» для нее навсегда осталось старенькое деревянное строение в Клифдене, где они держали ресторанчик на первом этаже, а сами жили на втором — там нашлось место и для мастерской Дэвида. Сколько же сил они потратили на этот дом — чинили его, красили, обставляли с любовью. Теперь о тех временах напоминала только скульптура у стены напротив дивана.
Она была из белой глины: двое влюбленных в страстном объятии. Руки одного плавно переходили в руки другого, ноги сливались в одно целое, одна голова смотрела двумя лицами, как у древнего бога Януса. Так она и сказала Дэвиду, когда позировала для скульптуры. Он покачал головой и рассказал ей о Ceratias holboelli — редком виде рыб, живущих на самой глубине, куда не проникают лучи солнца. Они обречены на жизнь в темноте и, найдя себе пару, верны друг другу до самой смерти. Дэвид утверждал, что самец, когда находит самку, так впивается в нее, что в конце концов они срастаются в одно целое — единый организм с общим кровообращением.
Закончив рассказ, он пристально посмотрел на Мари, и она вдруг остро ощутила свою наготу. Он мог лепить из нее все, что хотел. Вздрогнув, она попыталась прикрыться. Дэвид расхохотался.
— Трусиха! Смотри, я влюблюсь в нее вместо тебя! — сказал он и прижался губами к губам скульптуры.
Мари передернуло, но она послушно приняла прежнюю позу. Позже она привыкла к рассказам о неизвестных ей глубоководных рыбах, но все равно не испытывала к ним симпатии. Куда приятней было бы ощущать родство с дельфинами, резвящимися в лазурных волнах.
