13.
Жеральдо восседает на почетном месте в моем раю. Рядом с моим отцом, с Динко, с Сула, Мунье, Жаном и Жерменой, с Эме, Малышом Луи и Патриком, моим домашним кроликом, с моей бедной всегда улыбающейся Сесиль, которая так смеялась над несносно фальшивившим Тардье, вместе со своей кузиной, такой хорошенькой, такой непосредственной и соблазнительно неуклюжей Монет, с Матильдой — сейчас, Тильду, столь любвеобильной, и Тьери, нашим строителем, ушедшими один за другим, в то самое время, когда я, ни о чем не подозревая, преспокойно писал себе одну из этих вот страниц, с шефом Тома из моего детства, с моим стариком Пилу, который мечтал об Амазонии, с Анни — вчера Анни де Сильвер, весьма привлекательной в возрасте пожилой дамы, и со всеми остальными, которые, вероятно, весьма удивились бы, узнав в своей гипотетической вечности, что воспоминание о них каждый день служит мне сносным оправданием для моего существования. Это мой Олимп, моя академия, мое племя, это я — во всяком случае, одно из моих «я», которые хоть чего-то стоят.
14.
Все это было много лет назад: один момент жизни. Самолет приземлился, Жеральдо умер; Алиса, Тьяго, Жану, Ролан, Жиль, Луна, Летиция, Антуан, Элиза, Орели, Реми, Виктор и многие другие появились на свет; Соледад, Эммануэль, Лоик, Жером, Винсен, Мелани, Кристоф, Альбан и Софи сегодня уже взрослые; в этих бескрайних пространствах времени Бразилия успела приобрести видимость демократии, крузейро сменился реалом, реал стал приравниваться к доллару, побережье продолжает притягивать голодных жителей изнутри страны, Форталеза превратилась в известный курорт, в Терезине в конце концов выросло несколько многоэтажных каменных зданий, империи рухнули, Европу мотало справа налево, то объединяя, то раскалывая, Африка по-прежнему гибнет от всех мыслимых и немыслимых бедствий, в то время как всеобщая коммерциализация претендует на искоренение всех «заций» и «измов», тысячи две учеников прошли через мои руки, одни пары и дружеские связи распались, другие завязались, мы с Минной встретились, а с Ирен расстались, и в старом добром доме в Веркоре, недавно обновленном стараниями Кристофа, я пишу свои книги, и не вспоминая о Бразилии.
Всей этой тщательностью я обязан одному любителю поспать из сертана.
Еще одна внутренняя история.
15.
Соня из сертана был университетским преподавателем, желавшим объехать Бразилию в целях исчерпывающей публикации. С виду — Тартарен из Сен-Жермена, с целой батареей ручек в патронташе легкой хлопчатобумажной рубашки-забияки. Что до содержимого его головы — большой младенец, завернутый в матрицу концептов. В социальном отношении: здесь — преподаватель, подпитывающийся соком тезисов, там — хроникер, естественно — автор и немного издатель, собиратель разнообразных комиссий и жюри, пришедшийся ко двору у этого, неплохо устроившийся у другого, пешка на каждой клетке шахматного поля, человек на все случаи, герой в поисках собственной значимости, без одного дня министр, или дипломат, или советник королевской особы.
Само собой разумеется, ему хотелось «побывать внутри». Он желал встретиться с тем священником, который защищал интересы крестьян.
Однако священника было не найти. Даже для того, чтобы представить свидетелю, прибывшему из Европы. Двое наемных убийц, отправленные каким-то фазендейро, стреляли в него. Сертанехос[15]утверждали, что видели, как те въехали верхом прямо в его церковь. Его предшественник не избежал горестной участи, он же спасся благодаря своей пастве. Его спрятали где-то в каатинге.
Но соня сертана непременно хотел «быть свидетелем».
Священника, священника во что бы то ни стало!
Хорошенько прочесав укромные закоулки, мы в несколько дней все-таки отыскали его. Это был старый бельгийский иезуит (а может быть, голландский или канадский), тощий — дальше некуда. Первое, что он нам показал в том доме, где его приютили, это ручные мясорубки из красного чугуна, подобные тем, через которые мясники в моем детстве пропускали конину; моя мать, помнится, жарила этот фарш тонкими ломтиками. «Прошу знакомиться: моя вставная челюсть», — сказал он нам, улыбаясь беззубыми деснами. Те зубы, которые он не растерял со временем, он вырвал себе сам, «чтобы закрыть вопрос раз и навсегда». Он предложил нам кокосовой воды, пригласил располагаться в гамаках. Наш свидетель достал свою записную книжку и задал первый вопрос. Вопрос касался аграрных проблем и, надо сказать, задан был к месту. Иезуит весьма сложно выстроил свой ответ. В данном случае он являлся скорее не евангелистом, а юристом. Он преподавал право крестьянам, чтобы они сами могли проверить правильное применение законов 1964-го, за которые голосовали в Бразилиа и которые не соблюдал ни один землевладелец Северо-Востока: квоты испольщины по отношению к стоимости продукции, право продажи на рынках и прочее. Он ставил себе задачей научить этих сертанехос читать, редактировать, разбираться, верно ли составлен контракт, убедить их, что эта законность не была фиктивной… Например, в настоящее время иезуит занимался, в частности, шестьюдесятью семьями, выставленными вон одним фазендейро, не имевшим на это никаких законных оснований. Сейчас требовалось срочно где-то всех их расселить, чтобы эта толпа, выдворенная в сертана, не поспособствовала дальнейшему расширению какой-нибудь фавелы…
