— Тогда я думаю, — начала она и надолго умолкла, позволив ему тем временем расстегнуть две пуговицы у себя на блузке, — тогда я думаю… не желаете ли вы иметь меня здесь все время?
— Как это «все время»? Нет, нет.
— Чтоб я вообще от вас больше не уходила.
Он пробормотал, что его достатков не хватит, чтобы ее прокормить, пустяшная пенсия, нет, он ее не понимает.
— Ну а если мы поженимся?
У Бродерсена даже челюсть отвисла. Немного спустя он недоверчиво переспросил:
— Ты это всерьез?
Потом они помолчали, и каждый думал про свое. Еще он пробормотал, что слишком стар для нее, что на свете много молодых парней и что она все это не всерьез.
— Да, — ответствовала она, водрузившись к нему на колени, — все так, но ведь вы некоторым образом моя старая любовь, помните?
Тут и он невольно улыбнулся.
— Прямо с детских лет, понимаете? А такое не забывается.
Их обвенчали со всей возможной скоростью, ни он, ни она не хотели затягивать дело, обвенчали в приходской церкви с органом и хором. Старый Бродерсен твердо стоял на ногах, пастор величал его капитаном и толковал о юной деве, что припадает к тебе. Могли, конечно, возникнуть некоторые сложности, но оба сочли за благо действовать по правилу «да не зайдет солнце во гневе вашем». Пятеро друзей-капитанов присутствовали при церемонии, слушали и задремывали, слушали и снова задремывали. Итак, Бродерсен женился в третий раз. На Лолле было нарядное платье, башмаки и шляпка и перчатки — она своего добилась.
Они продолжали жить в мансарде. Лолла была особа толковая, их было всего двое, и места на двоих хватало хоть в комнате, хоть в кровати. Если найти жилье попросторнее, придется взять к себе мать Лоллы, но по множеству причин было лучше, чтобы она все-таки жила в своей хижине на берегу.
Они написали Абелю о том, какое «изменение произошло в их жизни», это письмо тоже не вернулось, но и ответа они не получили.
Престранный тип этот Абель.
И брак их оказался престранный, что, впрочем, можно было предвидеть. Лолла и думать не желала про своего мужа, да и он особо ее не домогался, так было лишь вначале — стариковская страсть, взбрык. Теперь, если ему изредка казалось, что он чего-то от нее хочет, она попросту отмахивалась: «Да брось ты!»
— Как ты смеешь так отвечать собственному мужу? — возмущался он.
— Ты ведь все равно ничего не можешь.
— Я не могу? А помнится, первый раз ты говорила, что я могу.
— Ах, дорогой, можешь не сомневаться, ты и тогда ничего не смог.
Оскорбленное молчание.
Потом он рассердился и взревновал:
— Значит, если я не могу, то есть кто-нибудь, кто, по-твоему, может?
На это она и вовсе не ответила.
Он, еще более сердито:
— Тогда уж откровенность за откровенность: мой шелковый платочек из Китая однажды торчал из кармана у совершенно чужого человека.
— Подумаешь! — презрительно фыркнула она.
— Учти, я сам видел.
— Подумаешь! — еще раз фыркнула она. — Тоже мне нашелся!
— Уж коли так, могла бы вернуть его мне.
— Верну, верну!
— Да нет, я вовсе не требую, — надулся он. И поскольку она молчала, продолжил: — Это как же так? Сперва ты дала платочек ему, а теперь пойдешь забирать? Очень хорошо! Иди, иди, и лучше всего вечером, а то и ночью, когда у него дежурство.
— Ну ладно, перестань об этом, сделай милость. Ты ведь помнишь, что ты моя первая любовь?
— Молчи, Лолла, я имею полное право говорить об этом.
— Конечно, имеешь, но да не зайдет солнце во гневе вашем.
Солнце и впрямь не зашло в их гневе. Лолла как-то исхитрялась всякий раз уладить дело. Но в сердце у старого Бродерсена засела заноза, он заметно сдавал и вообще больше ничего не стоил. Он снова отыскал старых дружков. У них было заведено относиться к нему с почтением, как к человеку о двух сберегательных книжках. Но и дружки за это время переменились: одни завидовали, другие злорадствовали.
«Что это ты вдруг ни с того ни с сего оженился? — спрашивали они. — И как же ты управляешься ночью? Не слишком ли она молода для тебя?» Хуже всех был Кьербу, самый старый из них и вдобавок совсем беззубый. «Я тоже подумывал о переменах в жизни, — говорил Кьербу, — но тогда мне понадобился бы заодно и домашний священник. А тебе он, часом, не нужен?»
— Ничуть, — отвечал Бродерсен, вставая с места.
— Куда же ты? Давай посидим, поболтаем.
— Да нет, я уж лучше пойду.
— Что-то ты заважничал с тех пор, как женился.
— Ничего я не заважничал, — затравленно отвечал Бродерсен, — просто у меня нет больше сил слушать твои глупости.
Он пошел на кладбище к двум своим могилкам. Не то чтобы он вспомнил своих покойниц, но все равно он прополет травку и подметет увядшие листья. На это уйдет какое-то время, да и со стороны красиво выглядит. Впрочем, это занятие ему не помогло, досада не проходила, и тогда он обратился к Армии спасения. И это был не худший выход, он стал религиозным, что влечет за собой мир и добрые дела, он сжег старую колоду карт, с помощью которой показывал фокусы, втайне прочитывал застольную молитву и отказался от многого на этой грешной земле. Просто удивительно, до чего он сдал за последнее время.
Абель же так и не отвечал.
Тогда он сказал Лолле:
— Мне бы надо перевести Абелю деньги за его моторку.
— Надо, — сказала она.
— Ты не сделаешь это?
Лолла и тут оказалась на высоте. Деньги банк переведет по первому требованию. А сколько надо перевести? Пусть только даст ей записочку для банка, чек, другими словами.
— Но не забудь получить у них квитанцию.
— А как же.
Дело было сделано. Хорошо избавиться от денег, которые грех оставлять себе.
Может, следовало бы рассчитаться и с семейством Робертсенов за все разы, когда его потчевали там гороховым супом и другой едой, за все разы, когда он задаром набивал трубку у штурмана. Но когда штурман пришел и потребовал от него поручительства, это другое дело, это грабеж средь бела дня, тут он ни за что не подпишет.
Вообще-то оказалось не так уж и плохо иметь при себе жену. Если вдуматься, всего лучше, что она уберегает его от низких соблазнов и, напротив, не начинает подтягивать чулки, когда он глядит на нее. Лолла содержала квартиру в порядке: пол чистый, зола вынесена, кровать застелена. Раньше ему приходилось самому заботиться о еде и прочих жизненных потребностях, а теперь эта обязанность отпала, не говоря уж о том, насколько дешевле обедать дома. И для каждой трапезы на столе была тарелка с ножом и вилкой где положено, а раньше приходилось по очереди доставать все из ящика. Иногда Лолла и впрямь была очень мила, подстригала ему волосы и бороду, чем избавляла от расходов на парикмахера. В общем много всяких любезностей оказывала, особенно если учесть, что она, может, была не так уж и не права, когда говорила, что он никуда не годится. Спорить трудно. Но он с каждым днем усыхал, вот и сердце работало плохо, и по осени, когда он подцепил инфлюэнцу, в нем все меньше и меньше оставалось от капитана Бродерсена. Как-то днем он вообще не встал с постели.
