Вдали церковный колокол пробил десять часов, когда Месье, лежа на кровати, крепко прижавшись к моей спине, кончиками пальцев рисовал на моем теле, а я продолжала свой медленный процесс узнавания. Я ощущала на плече мягкость свежевыбритой щеки, беззвучные поцелуи, похожие на солнечные проблески среди тумана. Месье ничего не говорил. Только дышал, унимая своим размеренным дыханием мои приглушенные вскрики. Казалось, он не знает, как мучительно чувствовать прикосновение пряжки ремня, согреваемой твердым членом под тканью костюма, какой вихрь эмоций это вызывает. Я ужасно боялась повернуться и увидеть его из-за рассудочного желания, испытываемого к нему, некой замысловатой помеси влечения и отвращения, не поддающегося объяснению.
Терпение Месье меня поражало — его явно не беспокоило, что он не видит моего лица, — но точно так же, как и я, он лишь наслаждался красотой и чувственностью, не пытаясь составить общего представления. Я просто знала, что эти руки мягкие, эта кожа приятно пахнет, и, поскольку красота, как правило, складывается из таких незначительных деталей, мне казалось: Месье в целом меня не разочарует.
Поначалу я решила, что могу играть с ним как с любым другим из моих тридцатилетних любовников, держать в напряжении и сводить с ума от желания, сознательно двигая ягодицами возле его напряженного члена. Но, ощутив на себе взгляд, в котором смешивалось вожделение и снисходительность взрослого перед моей театральной похотливостью, я почувствовала себя безоружной. Я поняла: Месье может притвориться, что дает мне власть, но это всегда будет лишь иллюзией. Даже храня молчание, даже скрывшись за моей спиной, этот человек одним взглядом связывал меня по рукам и ногам.
Внезапно его пальцы обезумели, выискивая складочки и впадины, пробираясь повсюду, где я стала влажной, благодаря теплу комнаты и моему нетерпению. Выбравшись из своей телесной оболочки, я наблюдала, как отбиваюсь, словно подопытный кролик, но Месье удерживал меня одной рукой, и внезапно я оказалась голой, с раздвинутыми ногами, приподнятыми ягодицами, и все мои отчаянные попытки вырваться были бесполезны. В дневном свете, даже приглушенном занавесками, в такой позиции я была перед ним как на ладони. И он не мог не видеть, насколько я уже горячая и мокрая.
(В комнате пахло старым вощеным деревом и пылью, но запах не был агрессивным и удушающим, как это иногда бывает. Тысячелетний, до боли знакомый запах буржуазного дома, который не смог заглушить воск. Месье держал руку возле моих губ, но до меня доносился лишь запах этой комнаты, в то время как я жадно хватала воздух, бормоча в рукав его костюма «нет, нет».)
Мои щеки разогрелись до немыслимой температуры, когда я со всей силой осознала, что Месье смотрит мне прямо между ног, одним из тех неуловимых взглядов, которые мужчины бросают на эту часть женского тела. И эта напряженная секунда, соединившая его глаза и пальцы, показалась мне бесконечной. Думаю, это был взгляд любви, поскольку я не видела ничего другого на его лице, когда в последующие вторники он сгибал мои ноги. Но эту любовь еще следовало приручить, она была слишком новой для меня, жгущей и сырой, существовавшей лишь в стихах Аполлинера[16]или в цветах Курбе[17]. Думаю, именно в тот момент я начала говорить себе, что Месье понравится мне в любом случае, независимо от его внешности, только за эту любовь, пылающую желанием и благоговейным восхищением, которую я всегда считала выдумкой. И которая оказалась реальной.
Наконец он до меня дотронулся, и в своем смятении, изумлении я поняла: этот мужчина нравится мне именно там. И мне нравилось, что он чувствует, как я сжалась вокруг его большого пальца, твердая под его указательным, набухшая в его ладони, а он трогает меня словно куклу или картину, с точностью и интуицией, которых не может ослабить восхищение. Уверенность этой мужской руки ощущалась в моих волосах, на моем теле.
Месье разделся в мгновение ока, — я не могу писать ни эти слова, ни последующие, не испытывая спазма во всем теле при воспоминании о его приникшем ко мне теплом торсе, о парализующем ощущении его члена у моих ягодиц.
Не знаю, как он сумел так быстро и почти бесшумно раздеться. Это заняло у него всего несколько секунд, и я так и не поняла, должна ли была радоваться или же обижаться из-за столь варварской поспешности, поскольку до того у меня были мужчины, изощренность которых проявлялась в процессе неспешного обнажения.
Я едва успела подумать об этом, как из-за моей спины внезапно появилась огромная тень Месье. Я почувствовала, как он напряжен, словно пребывает на краю бездны, а затем комната растаяла вокруг нас, как будто утратив цвет. В тот момент, когда он вошел в меня, я широко раскрыла глаза, чтобы увидеть только две его руки, поставленные справа и слева от моих бедер, удлиненные изящные кисти рук, яркий блеск обручального кольца, — именно тогда эти руки вошли в мой мир, чтобы больше никогда его не покидать.
Если есть одна вещь, которую я не прощу Месье — одна среди сотни других, — так это то, что он так неожиданно овладел мною в это первое утро, слишком быстро, чтобы я успела ему запретить. Он таким образом создал недоразумение, которое позже меня погубило: мысль о том, что я была единственной в его глазах, кто достоин подобного риска (опасность, разумеется, распространялась на жену Месье, ей вряд ли помогло бы чувство юмора, если бы она когда-нибудь узнала, что гонорея пришла к ней от меня).
Я бы солгала, сказав, что эта мысль меня занимала больше пары секунд, поскольку Месье проникал в меня сантиметр за сантиметром, одновременно медленно и очень мощно, пока не достиг глубины моего чрева, и я с ужасом услышала влажный всасывающий звук, как бывает в порнофильмах. Я начала глупо молиться, чтобы он этого не заметил, но вокруг была такая тишина, что от Месье ничего не ускользало, во всяком случае, касавшегося моих ягодиц или того горячего места, где соединились наши тела.
Два месяца спустя на улице стоит удушающая жара, и я сижу за своим письменным столом в комбинации — именно в ней я была в тот вторник. Эти строки для меня, словно яд медленного действия, и мне кажется глупым, что у меня осталось лишь одно воспоминание о Проникновении. Слово приобрело особый смысл благодаря изысканной чувственности Месье (его, на самом деле, необязательно писать с заглавной буквы, чтобы оно звучало как реквием). Я забыла все о наших первых объятиях, кроме их начала и конца, потому что меня слишком занимало восхищение, испытываемое по отношению к этому мужчине. Я была наполнена этим членом, ставшим таким твердым для меня. И я так увлеклась наблюдением за нами, что даже не помню, понравилось мне это или нет, — когда я, задыхаясь, легла рядом, мне хотелось снова смотреть и смотреть на этого мужчину. Он просто кипел невероятной сексуальной энергией, приоткрывая мне незнакомые миры, которые я ощущала в полной мере для того, чтобы захотеть распахнуть им навстречу двери.
