— Инспектор Мелла из полиции Кируны, — представилась Анна-Мария. — А вы Анни Аутио?
Вмиг с лица старой женщины исчезла улыбка.
— Вы нашли Вильму, — догадалась она.
Продвигаясь впереди Анны-Марии в сторону кухни, Анни Аутио держалась за стены и расставленные в стратегическом порядке стулья. В прихожей, большую часть которой занимала неимоверных размеров гудящая морозильная камера, гостья сняла зимние ботинки и с благодарностью приняла предложение хозяйки выпить чашечку кофе.
Похоже, кухня в доме Анни Аутио не ремонтировалась годов с пятидесятых. Когда старушка попыталась наполнить кофейник водой, кран затрясло. Буфет цвета лесной хвои доходил почти до потолка. Стены увешаны семейными фотографиями, листками со стихами Эдит Сёдергран[4]и Нильса Ферлина[5]; изображениями птиц и засушенными веточками в рамочках; детскими рисунками тушью, выцветшими настолько, что уже невозможно определить, что именно на них было изображено.
— Мы еще не говорили с ее мамой, — продолжала Анна-Мария, — но, согласно документам, Вильма жила у вас, и в заявлении о ее исчезновении именно вы значитесь ее ближайшей родственницей. Она была вашей внучкой?
— Правнучкой, — поправила старушка.
Пока Анна-Мария рассказывала Анни Аутио о том, как нашли Вильму, та хлопотала у плиты и время от времени приподнимала крышку кофейника, используя в качестве прихватки сложенную тряпку.
— Что я могу для вас сделать? — закончила свой монолог инспектор Мелла.
В ответ пожилая женщина замахала руками.
— Ничего, если я закурю? — в свою очередь спросила она гостью, присаживаясь к столу, и вытащила из кармана пачку сигарет с ментолом.
— Я знаю, это была чистая смерть, — продолжала Анни Аутио. — Вот мне в январе исполнилось восемьдесят, и я всегда курила. А ведь есть люди, которые заботятся о своем здоровье… Но жизнь не подчиняется никаким правилам… Жизнь несправедлива.
Она погасила сигарету в стеклянной банке, которую использовала в качестве пепельницы, и вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Простите, — закончила она.
— Поплачьте, — вздохнула Анна-Мария.
Именно это говорил в таких случаях Свен-Эрик.
— Ей шел восемнадцатый год, — всхлипывала Анни, — и она была такая юная. А я слишком стара, чтобы пережить ее смерть. — Тут она сердито посмотрела на гостью: — Я похоронила почти всех своих ровесниц, а теперь настал черед молодых. Я так устала от всего этого!
— Почему она жила с вами? — спросила Анна-Мария, скорее для того, чтобы отвлечь старушку от горестных размышлений.
— Сначала Вильма жила в Худдинге со своей мамой, моей внучкой. Училась в гимназии. Однако дома у нее не было условий для занятий, и вот накануне прошлого Рождества она решила переехать ко мне. Потом подрабатывала на туристической базе Марты Андерссон и там познакомилась с Симоном. Он родственник Кюро, который живет в той красной избушке, — Анни махнула рукой в сторону упомянутого дома. — Симон влюбился в Вильму по уши, — старушка многозначительно посмотрела на гостью. — Ни я, ни мои дочери, ни сестра ни с кем здесь, в поселке, особенно не общались, да и желания такого ни у кого не возникало. Однако благодаря Вильме я почувствовала себя свободной, если можно так выразиться. Вот взять, к примеру, мою сестру Кертту. Ей как будто везло в жизни больше. Она вышла замуж за Исака Крекула, у которого свое бюро перевозок.
— Названия не припомните? — перебила Анна-Мария.
— Да, они знакомы с полицией не понаслышке, — оживилась старушка, не обращая внимания на вопрос. — Теперь фирмой заправляют его сыновья. Иногда Кертту меня раздражает. Она часто говорит о деньгах и о бизнесе и о разных известных людях, с которыми встречаются ее мальчики. Но Вильма говорила мне на это: «Оставь. Если деньги делают ее счастливой — ради бога. Что тебе с того?» Да, все так просто. Но прошлым летом… Ах, я никогда не чувствовала себя такой молодой и свободной. Вы можете думать что хотите, Анна-Бритт…
— Анна-Мария.
— …но я вам скажу: Вильма была самым близким мне человеком. Да, мы дружили, семнадцатилетняя девушка и восьмидесятилетняя старуха. Хотя она и не считала меня таковой.
Стояла середина августа, пора черники. Симон вел машину по лесной дороге, Вильма сидела рядом с ним, Анни — на заднем сиденье с роллатором на коленях. Вот они прибыли на место. Здесь много черники и клюквы почти у самой дороги. Анни сама вылезла из машины. Симон помог ей вынести роллатор и ведро. Погода была прекрасная. Светило солнце, в воздухе витали лесные ароматы.
— Я впервые в этих местах, — сказала Анни.
Симон сочувственно посмотрел на нее и роллатор. Еще бы!
— Можем составить вам компанию, — предложил он. — Я понесу ведро.
— Оставь, — сказала Вильма.
Анни повторила по-фински «älä»[6]и махнула рукой, словно отгоняя муху. Вильма понимала: старушке надо побыть одной, в тишине. Даже если она не положит в ведро ни одной ягоды — это не имеет никакого значения. Ей будет достаточно просто посидеть на камне.
— Мы заберем тебя через три часа, — предложила Вильма, после чего многозначительно улыбнулась Симону: — Я знаю, чем нам занять себя на это время.
— Замолчи, — засмущался Симон, косясь на Анни.
Вильма засмеялась:
— Анни скоро восемьдесят. У нее пятеро детей. Ты думаешь, она забыла, как это делается?
— Я ничего не забыла, — строго возразила Анни. — Не смущай молодого человека.
— Только не умирай здесь, — улыбнулась Вильма, садясь в автомобиль.
Они отъехали на несколько метров, когда машина остановилась и девушка высунула голову из окна:
— Хотя если тебе вздумается здесь умереть, то место просто фантастическое!
В половине шестого вечера Анна-Мария Мелла открыла дверь прозекторской больницы города Кируны.
— Опять прибежала? — недовольно проворчал Ларс Похьянен, поздоровавшись.
Когда Анна-Мария видела патологоанатома Похьянена в этой комнате, тощего, в мятом зеленом комбинезоне, ей всегда казалось, что он мерзнет.
Сегодня Ларс был в своем репертуаре, готовый спорить и пререкаться с ней по любому поводу. Настроение у инспектора Мелла сразу поднялось.
— Я думала, ты соскучился по мне! — Анна-Мария одарила доктора самой сияющей из своих улыбок.
Похьянен засмеялся, хотя издаваемые им при этом звуки скорее походили на хрип.
Вильма Перссон лежала перед ним голая на столе из нержавеющей стали. Похьянен снял с нее водолазный костюм и белье, разрезав то и другое на части. Белая, с серыми пятнами, кожа девушки словно выщелочена и покрыта крупными порами. Рядом с телом стояла полная окурков пепельница, однако Анна-Мария ничего не сказала по этому поводу: она ведь не была доктору Похьянену ни начальником, ни мамой.
