7
Джулия, конечно, оказалась полнейшей халдой. Больше мне о ней и сказать-то особо нечего. Халда (если вдруг вы не в курсе) – это девушка, которую можно назвать шлюховатой или гниловатой, но все-таки не проститутка в полном смысле, нет. Она постоянно жует жвачку. Много пьет и курит напоказ. Называет тебя педиком, голубцом или дрочилой с милой гримаской на лице. Носит разрисованные джинсы и майки с глубоким вырезом, не стесняется светить буферами. Украшения: от умеренного до обильного, возможно, с сережкой в носу или в брови для бунтарской оригинальности. Ну и, конечно, косметика. Иногда ее намазано килограммы, особенно если у нее на лице водятся прыщики, хотя чаще халда выглядит, в общем, довольно симпатично. Что она говорит и делает – вот там обычно она показывает себя страшилой.
Ну а Джулия?
Что сказать?
Она была шикарная. Блондинка.
И она была халда из халд.
– А это, значит, Кэмерон, – сказала она, впервые увидев меня.
Жуя при этом резинку с пониженным сахаром, которую так рекомендуют стоматологи.
– Привет, – сказал я, а Руб подмигнул мне.
Я понимал, к чему он мигает. Что-то вроде «Неплохая, а?» или «А ты б не отказался, верно?», или еще проще: «Клевые буфера, а?». Гаденыш.
Как вы можете догадаться, я поскорее смылся: эта девица выводила, меня из себя на раз-два. Оставалось лишь надеяться, что Руб не поведет ее смотреть, как я околачиваюсь возле дома той Стефани. С Октавией я мог смириться – у нее было какое-то благородство. Великодушие. А эта! Она, скорее всего, тоже назвала бы меня «одиноким чертилой». Или ляпнула бы что-нибудь типа «Возьмись за ум!», или повторила бы какие-то фразы за Рубом, надеясь, что его обаяние впитается и в нее. Вот уж ни в жизнь. От меня не дождется (хотя, боже мой, как-то подумал я, гляньте на нее. Это же тело из «Инсайд спорта», провалиться мне!).
Но нет.
Я решил.
Вместо того чтобы действовать им на нервы, околачиваясь дома, я решил пойти в кино и действовать на нервы кому-нибудь там.
В холодную ветреную субботу, когда отцу не понадобилась моя помощь, я посмотрел целых три фильма кряду, потом сгонял в Глиб и уж оттуда отправился домой. Вечером я спустился в подвал и несколько часов писал свои слова, ощущая, как внутри меня все, что я есть, сдвигается и переворачивается.
Я уже лежал в постели, когда пришел Руб и завалился в свою, у противоположной стены. Он хохотнул раз-другой, потом мне пришлось выключить свет, и он сказал:
– Ну, Кэм?
– Что «ну»?
– Какие соображения?
– Насчет чего?
– Насчет Джулии.
– Ну… – начал было я, не желая его поздравлять с этой халдой, но и совать нос в их дела тоже не хотелось. Раненая темнота в комнате качалась и мялась, и я сказал: – По-моему, она ничего.
– Ничего?! – Руб восторженно повысил голос. – Да она, бляха-муха, просто королева, если хочешь мое мнение.
– Так я и не хочу, я ведь не спрашивал? – заметил я. – Ты меня спросил, я ответил.
– Умник нашелся. – Я посмеялся. – Ты нарываешься, что ли?
– Нет, конечно.
– Смари, блин, у меня…
Голос Руба стих, и он отключился, оставив меня одного в пульсирующей вокруг ночи.
И я лежал и час за часом не мог уснуть – думал про модель с обложки журнала в парикмахерской, потом про экзотическую супермодель из рекламы, которую крутили в кинотеатре. В своих мыслях я был с ними. В них. Один. Какие-то мгновения я думал даже о Джулии, но это было уж слишком. В смысле, извращения извращениям рознь. Даже для меня.
Утром о нашем с Рубом вечернем разговоре мы не вспоминали. Он поглощал на кухне ломти бекона, опять куда-то собираясь, а я оставался дома, потому что назавтра к школе надо было кое-что сделать.
Естественно, я знал, что Руб со своей Джулией, и все продолжилось по схеме.
Миновало недели две, все шло нормально. Обычная рутина.
Отец вкалывал как вол, тянул трубы.
Миссис Волф по-прежнему ходила убирать чужие дома да по нескольку смен пахала уборщицей в больнице.
Сара горбатилась сверхурочно.
Стив, как всегда, побеждал на футбольном поле, ходил на свою офисную работу и жил в съемной квартире со своей Сэл.
Руб гулял с Джулией.
А я писал дальше свои слова – когда у себя в комнате, когда в подвале. А еще несколько раз таскался в Глиб, больше уже по привычке, чем с какой-то целью.
И вот.
Пришел день, который все изменил.
Он… Я не знаю, как это объяснить.
Все это казалось совершенно нормальным, но в то же время как бы немного перекошенным.
Я, как обычно, слонялся по улицам.
И дотопал до пригорода, до Глиба, даже сам не сознавая, что туда иду.
Пришел туда, посидел, постоял, потоптался, даже поклянчил в уме какой-нибудь – любой – перемены.
Это был четверг, и в минуты умирания дня, когда последние лучи солнца вздыбились в небе, как под топор, я понял, что сзади кто-то есть, чуть сбоку. Почувствовал присутствие, тень, там кто-то укрылся за деревом.
Я обернулся.
Посмотрел.
– Руб? – позвал я. – Руб, ты?
Но это был не Руб.
Я сидел, привалившись к невысокой кирпичной ограде, и увидел, как в последние остатки света вышла фигура и медленно двинулась ко мне. Это была Октавия.
Это была Октавия, и она подошла ко мне и села рядом.
– Привет, Кэмерон, – сказала она.
– Привет, Октавия.
Я обалдел.
Тут над нами, только на мгновение, склонилось молчание и обоим пошептало.
Сердце у меня бросилось в горло.
А потом упало.
Рухнуло.
Октавия смотрела на то окно, куда пялился я. Окно Стефани.
– Ничего? – спросила она, и я понял, что она имеет в виду.
– Нет, сегодня ничего, – ответил я.
– А вообще когда-нибудь?
Я не смог справиться.
Поверьте, не смог…
Огромная дурацкая слезища набухла и выкатилась у меня из глаза. Сбежала по щеке мне в рот, и я почувствовал ее вкус. Почувствовал ее соленость на губах.
– Кэмерон?
Я повернулся к ней.
– Все нормально? – спросила она.
И после этого мне оставалось лишь выложить все, как есть.
Я сказал:
