— Какой смысл ждать еще полчаса? Все участники в сборе: девушка, парень, ребенок. У всех небрежный вид.
— Небрежный?
Во время нашего первого разговора Элайза об этом не говорила.
— Идея в том, что они уже переоделись, накачались наркотиками, но очень недовольны, потому что вынуждены торчать дома с ребенком.
— Они могли бы заказать сиделку, — предложила я.
— Это не в буквальном смысле, а только так, чувство.
— И в чем должен быть Бен, чтобы выглядеть небрежно?
— Его костюм немного немодный. Пусть остается в одних ползунках. Мы не хотим, чтобы он облил всю эту одежду. Будь любезна, сними с него все, пока не пришел наш парень…
— Продолжаем. Я не собираюсь из-за этого идиота провести здесь целый день, — сказал Грег.
Дейл встал рядом со мной, прожевывая выпечку.
— На самом деле этот парень не фотомодель, но они все равно так говорят, понятно? А у вас замечательный ребенок.
— Почему они так говорят?
Дейл пожал плечами. Видимо зарабатывая на жизнь только одной внешностью, чувствуешь себя крайне тревожно. И ничего с этим не поделаешь. Своей наружностью мы обязаны родителям: по справедливости все заработанные на этом деньги вы должны непосредственно отдавать папе с мамой. Возможно, поэтому фотомодели спешат уточнить, что они не собираются заниматься этим долго. Разве можно одновременно выполнять эту работу и быть матерью: притворяться, что на самом деле вы не такая, какой кажетесь. Ребенок точно знает, кто его мать. Вы не можете выдавать себя за случайную сиделку, которая после проделанной работы получает пару банкнот, пока настоящие мама и папа, пошатываясь, идут из пивной домой.
Ферн встала рядом с «голубой бухтой» и согнула руки в локтях, выставив их вперед, в ожидании ребенка.
— Мама, мы готовы, — сказал Грег, щелкая пальцами.
Я стала общей мамой, которую лишили имени или (подумать только!) обещанной выпечки из козьего молока.
— Бен спит.
— И сколько он будет спать?
— Час, может, больше. Он привык ложиться поздно утром после кормления, хотя иногда достаточно уложить его в коляску, покачать, и он мгновенно…
— Мама, мы на съемках. Мы готовы.
Странно, взрослый мужчина может позволить себе не являться на работу, а восьминедельному ребенку нельзя днем поспать. Я вручила Бена Ферне. Он мгновенно открыл глаза, с виду довольный сменой матери.
— Нет, так не пойдет. Нам нужен мужчина. Пусть кто-нибудь встанет, любой папаша, и Грег объяснит ему, что такое съемка.
— И что же это такое? — бормочет мама, стряхивая пепел наличную карту фотомодели.
Элайза обвела взглядом студию.
— А этот не подойдет? Чем не толстый папаша, — предложил Дейл.
— Вы не возражаете, всего лишь на минуту? — попросила Элайза.
Она повела папу, у которого подгибались ноги, как у поломанной тележки в супермаркете, и поставила его рядом с Ферн. Он стоял в износившихся вельветовых брюках с лоснящимися потертостями на коленях, щурясь против света. Рядом с Ферн он выглядел на все 103 года.
— Пойдет, — одобрила Элайза.
Папа беспокойно улыбнулся.
— Славно, — согласился Грег. — Теперь встаньте чуть ближе к ней, папа.
— Хорошо, что он так неуклюж, — прошептала Элайза.
Во мне закипело раздражение. Бен неловко повернулся на руках Ферн, пытаясь закрыть глаза.
— Мама, не позволяйте ребенку спать, — произнес Грег.
Я захлопала в ладоши. Веки Бена задрожали, затем окончательно сомкнулись.
— Пойте, — Грег был непреклонен.
— Что петь?
— «Огонек, огонек».
Но вряд ли песенка взбодрит его, подумала я.
«Старый Макдональд», если вовремя не остановиться, неделями будет вертеться на языке, но я прочищаю горло и начинаю:
У старого Макдональда ферма была —
Ии-ай, ии-ай-ох —
И на этой ферме у него… жила…
В моей голове проносится фермерский двор: петушки, поросята и пони, одновременно кукарекают, фыркают и ржут. Кого выбрать? Не могу решить после четырехчасового сна. Надо будет поговорить с Джонатаном о том, чтобы провести ночь в гостинице в одиночестве.
— Мама? Вы с нами? — вывел меня из раздумий Грег.
Неожиданно пронзительно залаяла маленькая собачка. Из дальнего угла студии раздался дрожащий голос Дейла:
И на этой ферме у него собака жила —
Ии-ай, ии-ай-ох —
Тут гав-гав, там тяв-тяв,
Тут повоет, там порычит и всегда везде ворчит.
У старого Макдональда ферма была —
Ии-ай, ии-ай-ох.
Бен вздрогнул. Блеснуло глазное яблоко, и на лице заиграла пробуждающаяся улыбка.
— Теперь ближе, папаша, наклонитесь к ней. Обнимите за талию. Смотрите на нее. Смотрите на меня, — скомандовал Грег.
Глаза папы завращались так, словно ими управлял джойстик. Бен плотоядно смотрел на объектив, как будто это была набухшая, полная молока грудь. Папа бросал молящие взгляды на маму, взывая о помощи.
— Расслабьтесь, папа. Вы — кукла, которую отвязали от веревки, вы свободны, — подбадривал Грег.
Колени папы задрожали. Рядом с Ферн он вдруг показался очень старым и совершенно обессиленным. В этот момент двери распахнулись и в студию не спеша вошел мужчина. В руках он держал черный портфель и гитару, и я поняла, что это мужчина-фотомодель.
Папа так устал, что мне пришлось усаживать его в такси. У него нервно тряслись колени. Мама держала выпечку из козьего сыра, завернутую в промасленную салфетку.
Дейл пристегнул кресло Бена к заднему сиденью.
— Мне понравилось, как вы пели. Вы так забавно лаяли. Вы любите собак?
— Нет, я их чертовски ненавижу, — услышала я в ответ.
* * *
Я собиралась рассказать Джонатану о съемках, как только он вернется домой, но ему явно было не до этого.
— Минимализма больше не существует, — процитировал он унылым голосом кого-то из журнала «Ин хаус». — Сходить с ума по эксцентричным цветочным узорам после стольких лет хорошего вкуса. Пришло время давать в придачу ситец.
— Уверена, этого не произойдет. Все это выдумки, — успокоила я его.
Он кладет журнал на натертый до блеска пол.
— Что значит — выдумки?
— Это значит, им платят, чтобы они несли вздор. Я сама этим занималась десять лет.
