— Если я сейчас опущу его на пол, он начнет биться и визжать, хватая меня за руки и за ноги. Вы должны понять, что это не просто каприз и не избалованность. Он очень раним, и ему требуются тонны, километры, моря любви, а не рациональный подход к его воспитанию!
Джон поджал губы, но смолчал. Веронике было его жаль. Нелегко оказаться чужаком для собственного ребенка.
Джон тихо и недовольно заметил:
— Все идет не так гладко, как я думал.
— Я вас предупреждала. Сами видите, его нельзя забрать, когда он в таком состоянии.
— Да. Нельзя. Можно, я кофе выпью?
— Конечно. Только не делайте резких движений. Джон?
— А?
— Не расстраивайтесь. Дайте ему время.
— И сколько? Час? Неделю? Год, вечность?
Вероника опустила голову. Может быть, и так.
Однажды Джону наскучит это, и они с Джеки останутся вместе. Ничто не будет им угрожать. Очень жаль Джона Леконсфилда, но правде надо смотреть в глаза.
— Я не знаю, Джон.
Неделя спустя. Та же кухня. По ней мечется высокий красивый мужчина. Он вне себя, это видно невооруженным глазом. Пожалуй, от рычания и вырывания волос на голове его удерживают только поколения аристократических предков, да рациональный ум, говорящий, что это все равно ни к чему не приведет. Кроме того, мужчина готовит. За окном темнеет, так что готовит он, судя по всему, ужин.
Джон Леконсфилд был близок к отчаянию. Он добровольно взял на себя обязанности повара, и теперь судорожно натирал цыплят медом и тимьяном. Готовка помогала хоть ненадолго отвлечься от того ужасающего факта, что Джеки, его родной сын, продолжал панически бояться родного отца.
А вдруг это никогда не пройдет?
Теперь его отношение к Веронике кардинально изменилось. Он чувствовал к ней безмерное уважение и благодарность. Девушка тихо, спокойно и нежно опекала Джеки, изо всех сил помогая Джону наладить контакт с сыном, но это почти не приносило результатов. Однако она, в отличие от Джона, не впадала в отчаяние. Она была бесконечно терпелива и добра.
Ее шаги он услышал издалека, а через минуту и сама Вероника устало вплыла в кухню и на мгновение застыла на пороге. Каскад черных локонов разметался по плечам, под синими, невозможно синими глазами залегли чуть заметные тени. Она устала, но улыбалась. Джон улыбнулся в ответ, хоть это и было нелегко.
— Выпьешь вина?
— С удовольствием. Поухаживаешь?
— Естественно!
Вероника устало присела возле стола, а Джон налил ей красного вина в высокий бокал.
— Сегодня дольше, чем обычно. Часа полтора, да?
Она устало кивнула и посмотрела прямо на Джона. Он нервно вцепился в тушку цыпленка. Эти берилловые глаза заставляли его… нет, даже не нервничать, а просто сгорать. Он мечтал о ней, хотел ее, жаждал, но боялся нарушить то хрупкое равновесие, которое установилось в их отношениях за эту неделю.
Ее губы влажно блестели от вина. Так, где перец?
— Я перепела ему все песенки и рассказала все сказки. Он жутко устал, но глаза не закрывал. Боже, я сама сейчас засну.
Он усмехнулся.
— Это будет не первый раз, когда ты засыпаешь над ужином.
— Да уж… Он сегодня вел себя, как маленький поросенок. Ты заметил?
Джон отвернулся, пытаясь скрыть горечь. Чего он только не вытворял за эти дни! Купил шикарный экскаватор и увлеченно копал им во дворе песок. Ползал на четвереньках по саду, воткнув в волосы перья. Ходил на руках. Играл в новые яркие игрушки, притворяясь, что не смотрит на мальчика, в надежде заинтересовать его.
Ничего не помогало. Единственной реакцией были слезы. Слезы и страх. А если Вероника пыталась отойти — дикий истерический крик. Крик, от которого разрывалось сердце Джона Леконсфилда.
— Ему нужна помощь.
— Ему нужна любовь, Джон. Любовь и терпение, терпение и любовь.
— О да!
Он не хотел, чтобы его голос звучал так сардонически, но это выходило само собой.
Дело было не только в Джеки.
Час за часом, день за днем они жили рядом, вместе и все-таки врозь. Каждый взгляд на Веронику раздирал душу и тело Джона на части, и сотни маленьких демонов терзали его и без того исстрадавшуюся душу.
— Я говорила с доктором. Он велел прийти через три месяца, если ничего не изменится, а пока ждать. И любить.
— Мы потом поговорим об этом, ладно? Ужин готов. Не засыпай.
— Я пытаюсь. Аромат потрясающий. Спасибо тебе.
Он едва не упустил бутылку, так дрожали руки.
— Не за что. Всегда пожалуйста.
Некоторое время стояла тишина, а потом Вероника простонала с полным ртом:
— Это невозможно вкусно! Как ты этого добиваешься? И где ты вообще научился готовить? Ты не выглядишь как человек, знакомый с ведением домашнего хозяйства.
Джон не сдержал улыбки.
— Я его и не вел в жизни.
— Но ты забил холодильник роскошными продуктами. Это так здорово… и так вкусно.
— Я хотел бы делать больше.
Еще как хотел. Перед мысленным взором пронеслась картина: Вероника в его объятиях, ее пальцы скользят по его спине, губы приникают к груди…
Вероника хихикнула.
— Куда уж больше! Нам с Джеки идет красный цвет.
Он смущенно опустил голову. Попытка постирать вещи в стиральной машине закончилась два дня назад катастрофой. Он положил в бак алую безрукавку Вероники, а в результате все маечки и трусики Джеки, белье Вероники и ее ночная рубашка приобрели камуфляжную расцветку в ало-розовых тонах. В самый раз для Марса.
— Я хотел тебя удивить.
— У тебя получилось. Не грусти. Я же вижу, ты стараешься помочь. Не твоя вина, что всю жизнь тебе прислуживали другие. Кстати, а где ты все-таки научился готовить?
— Это нянька Нэн. Я с детства торчал на кухне и следил, что она делает. Она, видишь ли, патологически ревнива, а потому ни одна кухарка у нас в доме не задерживалась. В конце концов, маме это надоело, и она отдала кухню в распоряжение няньки. Со стороны это напоминало ведьмин котел, но все было ужасно вкусно. Она собирала все травки-приправки на болотах, не признавала огородов.
— За няньку Нэн! Если бы не она, я до сих пор питалась бы чипсами и кукурузными хлопьями.
Вероника улыбалась, ее глаза блестели, а на щеках играл нежный румянец. Джон хотел одного: прижать ее к себе, покрыть поцелуями, предложить ей весь мир!
Однако ждал. Не сейчас. Она должна полюбить его. Должна захотеть его так же сильно и так же страстно, как хочет ее он. Сейчас она просто доброжелательна, ничего больше, а он… он умирает каждую ночь и каждый день.
