– Так-так-так, – барабанили слова по Ольгиным ушам, – ничего ужасного нет, но кое-что… – она вздохнула, – нашла. – Докторша сделала паузу, записывая на бумаге врачебным нечитаемым почерком то, что прежде пациенту было непозволительно знать. Теперь тайн от больного нет, но почерк не переделаешь.
Ольга не вздрогнула, потому что понимала – мушки, которые летают перед глазами, и туманные облачка, которые плывут, делают это не без причины.
Причина есть, она ее знает. Тот удар. Даже падая, даже погружаясь в темноту, Ольга отказывалась верить. Неужели его нанес человек, которого она знала всегда, с которым собиралась жить вечно? Тот удар изменил всю ее жизнь.
– Прижмитесь-ка, деточка, лбом вот сюда.
Ольга уткнулась в холодную металлическую перекладину, по которой медсестра только что прошлась ваткой, намоченной спиртом.
Что лучше – получить удар и узнать, что тебе грозит отслоение сетчатки, или жить в постоянном ожидании чего-то страшного? Ольга дернулась, отстраняясь от холодного металла.
Медсестра сильно надавила на темя, Ольга снова уткнулась лбом в перекладину прибора.
– Прижмитесь, – скомандовала она.
Ольга стиснула руки и засунула их между колен. Брюки натянулись, она заметила, что из-под штанин высунулись носки. Белые. Почему она надела белые носки под черные брюки? Непонятно. Она что, на самом деле уже ни черта не видит?
– Смотрим прямо. Смотрим направо. Смотрим налево, – командовала докторша. – Все, спасибо. Достаточно. Итак, деточка, у вас дистрофия сетчатки. Угроза отслоения, весьма сильная. Вам когда-нибудь говорили об этом?
– Д-да… Она… еще не отслоилась? – быстро спросила Ольга.
– Нет. Пока нет. Но для надежности можно сделать лазерную коагуляцию.
– Это… прижигание? – Ольга стиснула руки между коленями еще сильнее.
– Да. Согласны? Вероятность того, что она не отслоится в этом месте, увеличится в десять раз. Или хотите подождать? – предложила на выбор докторша.
– Хочу, – сказала Ольга. - Я хочу подождать. – Она выдернула руки и выпрямилась. Она сказала это уверенно и решительно, как давно не говорила.
– Хорошо. Так и запишем. Па-ци-ент-ка от-ка-зы-ва-ет-ся, – диктовала она себе. Видимо, докторша хотела, чтобы Ольга, если не разберет ее почерк, то запомнила – сама отказалась. – Что вы должны делать, – продолжала она, не глядя на Ольгу. – Не утомляйте глаза. Не поднимайте ничего тяжелого. Не работайте в наклон. – И поджала губы, накрашенные яркой помадой. Доктора, отметила Ольга, почему-то всегда красят губы именно так. – Хорошо, я отпускаю вас на волю, деточка. – Докторша раздвинула яркие губы. – Вы должны проверяться и наблюдаться. Если будут подвижки, станем думать… – она помолчала, – о вмешательстве.
– А… капли?
– Нет, никаких капель. Витаминчики для глаз. С черникой. С пчелиным маточным молочком.
– Их… закапывать? – спросила Ольга.
Докторша секунду молчала, потом расхохоталась. Ее поддержала медсестра, на халате которой висел бейджик. Теперь Ольга была в очках, а медсестра стояла близко, Ольга прочитала: «Ирина».
– У нас была одна девочка, – сказала докторша. – Работала, между прочим. – Покачала головой. – Можете себе представить, гомеопатические шарики для глаз пыталась закладывать за веко! Самое удивительное, осталась жива.
Медсестра Ирина хохотала.
– Что, и глаз выдержал? – спросила Ольга, ныряя в общую атмосферу нервного смеха.
– Да, и глаз выдержал. Уж не знаю, из чего были эти шарики. Но никакого урона не нанесли ни ей, ни глазам. – Докторша снова засмеялась, постучала по столу пальцами.
Кольцо с бриллиантами загорелось в свете офтальмологической лампы. Оно явно авторской работы, отметила Ольга. Земной шар, на котором камешками примерно в ноль три карата отмечены какие-то точки. Может быть, эта женщина работала в тех местах? Такая дама вполне могла потрудиться за границей в прежней жизни. По облику, манере держаться, по возрасту она подходила для этого.
– Нет, вы должны есть витамины для укрепления организма. Как пищевую добавку.
– А рожать я смогу с такой сетчаткой? – неожиданно для себя спросила Ольга.
– Ах, деточка, – докторша вздохнула. – Вопрос неправильный. Надо спрашивать не с чем, а от кого. Вот главное.
– А от кого? – осмелела Ольга.
– Я бы так сказала – спать можно с кем хочется, а рожать – от породистых мужчин. Это вы и сами знаете, я думаю. Вы – от породистых. Такая милая.
Ольга покраснела.
– Когда мне снова прийти? – спросила Ольга, вставая.
– Через полгодика, – сказала докторша. – Но если за это время надумаете рожать, – она окинула взглядом тонкую талию Ольги, на которой кончался плотный белый свитерок, – предупредите доктора, что вам нужно делать кесарево. Иначе можете ослепнуть. До свидания.
Ольга вышла из клиники почти на ощупь. Расширенные зрачки позволяли уловить очертания машин, углы домов. Но не это удивляло ее сейчас, ей не впервые закапывали лекарство. Ее удивил собственный вопрос. С чего бы ей спрашивать? Именно сейчас, когда с Виталием все закончено? Да он-то – разве он породистый? Нет, от такого рожать скучно.
Она шла мимо Концертного зала имени Чайковского. С огромного плаката смотрел тот, кому поклонялась Наталья Михайловна Дорошина. Исполнитель романсов, от него тают зрелые и перезрелые дамы-фанатки. Они не называют его по фамилии, а только нежно – по имени. Сашенька.
Ольга сощурилась, пытаясь прочесть, когда концерт. Но это оказалось не по силам. Не важно, все они узнают великий день – по крепкому запаху духов Натальи Михайловны. По фиолетовым лилиям, завернутым в розовую бумагу с рюшечками, похожую на простынку для младенца. Она ставит букет в напольную вазу, и он ждет своего часа. Этот час наступает, Наталья Михайловна несет его к своей «восьмерке», кладет на заднее сиденье. Едет в концерт. А на утро после концерта у нее такое лицо, как будто минувшая ночь утомила ее любовью…
Ольга медленно шла дальше, ей казалось, она пробирается по глубокому ущелью, но оно не похоже на ущелье Самарья, о котором рассказывал Виталий в день знакомства. «Почему же? Разве здесь не гуляют рогатые кри-кри? – насмешливо спросила она себя. – Еще как гуляют, только не знают, что они кри-кри».
Слева – зубчатые скалы киосков, справа – те же дома, что и раньше, но первые этажи не узнать. Вот здесь она придержала шаг, когда-то покупала хлеб. А теперь им даже не пахнет. Кожей пахнет. Дорогой обувной магазин. В окно видно, что на обувь никто не дышит, она стоит бестревожно. Как нескоро эти туфли и ботинки кто-то выведет прогуляться. Открытая дверь впускала воздух улицы, словно обувь на всякий случай приучали к реальной жизни. Закаливают, как рассаду, которую из теплицы придется пересадить на грядку. Но, подумала Ольга, вряд ли это произойдет в ближайший сезон. Коллекцию отправят туда, где нет сезонов. Где вечное лето. Это лето называется «сток». А вот туда она не прочь прогуляться. И купить себе что-то приятное.
