Карета продолжала подниматься на холм. В обычном случае они уже давно должны были бы свернуть на главную улицу. Что с ним собираются сделать? Куда доставит его карета? Может, комедия будет иметь продолжение? И что за продолжение это будет? Какие-то объяснения? Или радостное пробуждение в незнакомом месте? Награда за достойно пройденное испытание в таком же тайном обществе? Или безраздельное владение желанной монахиней? Окна кареты были занавешены, Фридолин приподнял занавески, но стекла оказались непрозрачными. Он попытался открыть окна — слева, справа — бесполезно. Стекло, отделявшее его от кучера, также было плотно занавешено. Он стучался, кричал — карета продолжала ехать дальше; пытался открыть двери — справа, слева — они не поддавались, а его крики тонули в стуке колес и завывании ветра. Карету начало трясти, она ехала с горы все быстрее и быстрее, и Фридолин, объятый страхом, уже был готов разбить одно из окон, как вдруг карета остановилась. Обе двери одновременно открылись, словно подчиняясь некоему механизму, иронично предлагая Фридолину выбрать между правой и левой. Он выпрыгнул из кареты, двери захлопнулись и, нимало не заботясь о дальнейшей судьбе Фридолина, экипаж тронулся, чтобы через несколько минут раствориться в темноте.
Ветер гнал облака по нахмуренному небу. Снег внизу слабо светился в темноте. Фридолин стоял один, в распахнутой шубе поверх костюма монаха, на голове — шляпа пилигрима, и на душе у него было скверно. Неподалеку была видна широкая улица. Процессия тускло горящих фонарей указывала направление к городу. Однако Фридолин пошел прямо, срезая дорогу, по уже сильно подтаявшему заснеженному полю, чтобы как можно скорее оказаться среди людей. С промокшими насквозь ногами он вышел в узкий почти не освещенный переулочек и некоторое время шагал меж высоких дощатых заборов, меланхолично поскрипывавших на ветру. На следующем перекрестке Фридолин свернул в более широкий переулок, где маленькие бедные дома чередовались с пустырями. Часы на башне пробили три. Кто-то шел Фридолину навстречу — в короткой куртке, руки в карманам брюк, голова втянута в плечи, а шляпа глубоко надвинута на лоб. Фридолин остановился, словно готовясь к нападению, однако бродяга неожиданно повернулся и бросился бежать. «Что это значит?» — спросил себя Фридолин и вспомнил про костюм, в котором, должно быть, выглядит довольно жутко. Он снял шляпу пилигрима, застегнул шубу, из-под которой виднелась свисающая до земли монашеская ряса. Доктор снова свернул за угол и вскоре вышел на широкую улицу, мимо него прошел по-деревенски одетый человек и приветствовал его, как приветствуют священников. Фонарь освещал название улицы на угловом доме. Лиебхартшталь — ну что ж, не так далеко от дома, который Фридолину пришлось покинуть меньше часа назад. На секунду он был готов поддаться соблазну снова вернуться туда и подождать развития событий. Но Фридолин тут же отказался от этой затеи из соображений, что подвергнет себя еще большей опасности, но едва ли приблизится к разгадке тайны. Он представил себе, что, должно быть, сейчас происходит в вилле, и его переполнили гнев, отчаяние, стыд и страх. Подобное душевное состояние было столь невыносимым, что Фридолин почти сожалел о том, что не лежит с ножом между ребер в том затерянном переулке с дощатым забором. Тогда бы эта безумная ночь с ее абсурдными, не имеющими конца приключениями, приобрела хоть какой-то смысл. Возвращаться домой вот так казалось ему просто нелепым. Но еще не все не потеряно. Завтра будет новый день. Фридолин поклялся, что не успокоится, пока не найдет прекрасную женщину, чья сияющая красота околдовала его. И только сейчас он в первый раз за всю ночь подумал об Альбертине. И вдруг осознал, что она лишь тогда сможет снова стать его, если он изменит ей со всеми, со всеми женщинами, встретившимися ему сегодня: с обнаженной женщиной, с Коломбиной, с Марианной, с той проституткой из грязного переулка. А не следует ли разыскать и того студента, который его задирал, чтобы вызвать на дуэль на шпагах или лучше на пистолетах? Какое ему теперь дело до чужой или даже до своей собственной жизни? Неужели человек все время должен подвергаться риску только по велению долга или из самопожертвования, и никогда — из прихоти, страсти или просто из желания померяться силами с судьбой?
Тогда Фридолину снова пришло в голову, что он, вероятно, уже носит в своем теле ростки смертельной болезни. Разве это не глупо, умереть после того, как ребенок, больной дифтеритом, кашлял тебе в лицо?
«Может быть, я уже болен, — подумал он. — Разве это не жар? Разве я не лежу сейчас дома в постели, и все, мною пережитое, — ничто иное, как ночной бред?!»
Фридолин открыл глаза так широко, как смог, провел рукой по лбу и щекам, пощупал пульс. Пульс был чуть-чуть учащенным. Все остальное — в порядке. Он в полном сознании.
Доктор снова зашагал по улице в направлении к городу. Мимо, грохоча, проехало несколько рыночных повозок, Фридолину навстречу все чаще попадались бедно одетые люди, для которых уже начался новый день. В окне кофейни был виден сидевший за столиком толстый мужчина с шарфом на шее. Перед ним мигал огонек газовой лампы, голова опущена на руки, он спал. Дома все еще стояли темные, лишь в немногих окнах горел свет. Фридолину показалось, что он чувствует, как постепенно просыпаются люди; ему показалось, что он видит, как они потягиваются в своих постелях и готовятся к беспросветному, полному тяжелой работы дню. Ему самому тоже предстоял рабочий день, правда, не столь мрачный и тяжелый. И со странным сердцебиением он радостно подумал о том, что через несколько часов он будет уже ходить вдоль больничных коек в белом халате. На следующем углу стоял небольшой экипаж, кучер спал на козлах. Фридолин разбудил его, назвал адрес и забрался в экипаж.
Глава 5
Было уже четыре часа утра, когда Фридолин поднялся по лестнице в свою квартиру. Прежде всего доктор отправился в кабинет и тщательно запер маскарадный костюм в шкафу. Он не хотел будить Альбертину, поэтому снял одежду и обувь перед тем, как зайти в спальню. Фридолин осторожно зажег неяркий светильник на прикроватном столике. Альбертина лежала спокойно, закинув руки за голову, ее губы были полуоткрыты. У нее было такое выражение лица, которого Фридолин прежде не видел. Он наклонился к ней, и на ее лбу тут же, словно от прикосновения, появилась морщинка, лицо странным образом исказилось, и внезапно она так пронзительно рассмеялась во сне, что Фридолин испугался. Непроизвольно он позвал жену по имени. Она, словно отвечая ему, рассмеялась снова абсолютно чужим, даже зловещим смехом. Фридолин снова окликнул ее. На этот раз Альбертина медленно, с трудом открыла глаза и удивленно посмотрела на мужа широко раскрытыми глазами, будто не узнавая.
«Альбертина!» — позвал он в третий раз. Казалось, только теперь она пришла в себя.
В ее глазах плескались враждебность, страх и ужас. Она подняла руки, словно в отчаянии, слегка приоткрыв рот.
— Что с тобой? — дрожащим голосом спросил Фридолин. И так как: жена продолжала смотреть на него широко открытыми от ужаса глазами, ласково добавил:
— Это я, Альбертина.
В ответ она тяжело вздохнула, руки упали на кровать.
— Уже утро? — отстраненно спросила Альбертина.
