Обслуживавший их официант-агент лежал на полу и громко стонал:
— Сердце! Сердце!
Кто-то подложил ему под голову пальто и расстегнул рубаху, из-под которой виднелось мокрое полотенце.
— Экий ты, братец, нервный! — склонился над больным Ян и удивился про себя: он невольно копировал сейчас своего учителя Подорожанского. — Внушил себе Бог знает что, вот и мерещатся всякие ужасы… Это пройдет! Успокойся! Видишь, сердце уже не болит.
Он сунул в рот больному таблетку глюкозы — надо же было изобразить хоть какое-то лечение, и приказал окружавшим его работникам: — Положите его куда-нибудь, пусть полчасика полежит. А потом работать! Нечего даром хлеб есть! Правда, хозяин?
Администратор угодливо захихикал.
— Приятно чувствовать себя чародеем? — поинтересовался Головин, когда они наконец вышли из ресторана.
— Я привык, — беззаботно ответил Ян, — потому что лечить людей — моя работа… Независимо от того, хорошие они или плохие.
Когда они постучали в дверь квартиры Крутько, глухой и оттого неузнаваемый голос хозяина спросил:
— Кто там?
— Да ты что, Николай, от друзей закрываться стал? Это же Ян!
На двери лязгнули запоры.
— Ты чего вдруг надумал запираться? Всегда со Светкой двери распахнутыми держали! Сам же говорил: "А кого нам бояться в собственной стране?!"
— Я и сам так думал, да передумал, обстоятельства заставили… А кто это с тобой?
Он вгляделся в гостя.
— Подожди, не говори, я, кажется, и сам узнаю… Головин Федор…
— Просто Федор!
— Это мой старый знакомый, ещё с прикарпатских мест! Я ему так обрадовался, что решил и с вами его познакомить, а тут такая крепость!
— Заходите, товарищи! — Крутько посторонился, пропустил их и опять закрыл дверь на задвижку. — У нас тут, Янек, такое… Чего мне бояться, а вот Светаша… Боится, даже спать не может: вздрагивает, прислушивается и спрашивает: "Это они?" Кто — они? Я говорю: "Нет там никого", а она: "Закрой двери на засов!" Пришлось засов на базаре купить и поставить. Он так громко лязгает! Хотел было его маслом смазать, так, оказывается, её этот лязг успокаивает…
— Где она? — спросил Ян.
— Лежит в постели. Как только её отпустили, пришла — и сразу в ванную. Долго мылась: я даже забеспокоился, не случилось ли беды с нею? Чего греха таить, черная мысль в голову закралась, верите ли, двери стал ломать. А она вышла, с виду такая спокойная, в постель забралась и больше не встает. Я уж и бром ей давал, — Николай понизил голос, — и даже морфий — ничего не помогает! Как закаменела…
Он всхлипнул.
— Да что ты, Коля! — обнял его Ян; этот большой мужественный человек, который всегда восхищал его своей силой и выдержкой, вдруг в один момент сдал, видя изломанной и опустошенной свою юную жену…
— Извините меня! — он взял себя в руки и теперь говорил подчеркнуто спокойным тоном. — Верите ли, я — горячо преданный революции человек, все сделавший ради её победы — вдруг засомневался в правильности своего выбора: стоит ли моей жизни, сил и преданности государство, которое так безжалостно обращается со своими гражданами?
Они прошли за ширму, где на кровати лежала Светлана. В ногах у неё сидел печальный Ванька.
— Коля, — он поднял на Крутько грустные глаза, — вона ничого нэ каже, мовчыть и всэ…
Крутько долгим взглядом посмотрел на жену.
— Светлана, к тебе пришли.
Молодая женщина пошевелилась.
— А-а, братик, — медленно произнесла она, взмахнув ресницами. — Я тебя вспоминала…
— Чего это ты разлеглась? — Ян грубовато-нежно похлопал её по руке. — А кто меня учил не сдаваться? Идти до конца? "Рука бойца колоть устала"?
По её лицу пробежала тень улыбки.
— Молодец, помнишь еще… Захворала твоя учителка, Янек!
— И что у тебя болит?
— Душа, братику, душа… Или что там есть у людей возле сердца?.. Ты не один?
— Это мой товарищ. И хороший врач. Правда, не знаю, может ли он лечить душу… Но диагноз-то ты, Федор, наверняка поставил?
— Тяжелое нервное потрясение, — четко ответил Головин, не принимая насмешливого тона юноши. — Может перейти в горячку.
— Понял. Хочешь сказать, мои шутки не к месту? Ты прав, воспитания мне не хватает… Светка, помнишь, как я тебя от ангины лечил? Ты уже и говорить не могла, только хрипела…
— Помню, — с трудом улыбнулась Светлана. — Руку на лоб положил, что-то пошептал, у горла пальцами пошевелил — а из горла что-то как хлынуло! Какая-то гадость! Я чуть не задохнулась… Нет уж, Янек, дай мне умереть спокойно, без твоих страшных опытов!
— Но ты же после этого выздоровела!
— А теперь я думаю, что лучше было это сделать ещё тогда…
— Светаша, а как же я? — не выдержал невмешательства Николай. — А Ванька? Ты подумала, что будет с нами?
Она с любовью посмотрела на своих мужчин, но вдруг её взгляд потерял теплоту и мягкость, заметался вокруг, будто задуваемое ветром пламя свечи.
— Светка! — кинулся к ней Ян, отстраняя всех. — Скажи мне, что ты хочешь?
— Заснуть… И видеть сны, быть может… Вот в чем вопрос, какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум…
— О чем это она? — оглянулся на товарищей Ян.
— Это "Гамлет" Вильяма Шекспира, — не отрывая взгляда от лежащей, пробормотал Федор. — Мы успели вовремя…
Ян провел рукой перед глазами девушки.
— Светка, а ведь сейчас лето. Жарко. Ты наработалась, устала. Приляг на сено. Отдохни.
Светлана закрыла глаза и блаженно улыбнулась.
— Коники цвирчать![8]
Она заснула, казалось бы, крепко, но когда Ян стал расспрашивать её, отвечала, как если бы это был обычный разговор двух друзей.
— Что с тобой, Светка? Расскажи братику.
— Я боюсь… Боюсь этих людей.
— Следователя? Его фамилия Гапоненко?
— Нет, Дмитрий Ильич хороший… Но когда он отправил меня обратно в камеру… Я думала, обманул… Я не знала, что это ненадолго. Думала, опять придут другие. И тот, самый противный. Рыжий. Он бил меня по лицу.
Ян почувствовал, как на его плече железной хваткой сомкнулись пальцы Крутько.
— Его фамилия — Сидоркин. По-моему, он даже малограмотный, но это-то и страшно! Раб, который получил хоть маленькую, но власть…
Ян посмотрел на застывшее лицо Николая и подумал, что приснопамятный Сидоркин, возможно, блаженствующий сейчас в кругу любящей семьи, не был бы так спокоен, погляди он на это лицо…
