— Не рассказывай мне, что тоже делаешь прически, — сказала она.
— Нет. Но я делаю… делал альбомы.
— Не заливай. Какие альбомы?
— С моей собственной музыкой.
Она окинула его долгим взглядом.
— Может, я тебя знаю? — спросила она, и в ее голосе послышались уважительные нотки. — В смысле, знаю твои пластинки?
— Сомневаюсь. Когда я писал музыку, ты еще не родилась.
— Не такой уж ты старый, — возразила она. Затем добавила на полном серьезе: — Могу поспорить, что тебе до сих пор удалось сохранить почти все свои зубы.
— Почти все, — подтвердил он.
— "Твои зубы чисты, но твой разум закрыт", — продекламировала она. — Это из Джона Леннона. А что у тебя за музыка?
— Ничего такого, что я мог бы сыграть в этом месте, — неопределенно махнул рукой Домострой.
— Ты когда-нибудь играл в холле?
— В прихожей?
— В Карнеги-холл. Там играли почти все настоящие звезды.
— Да, несколько раз я играл в Карнеги-холл, — сказал Домострой.
— А в Гарден? — продолжала она допытываться.
— Нет. Только не там. Мэдисон Сквер Гарден слишком велик для моей музыки.
— А в магазине есть твои записи? — спросила она.
— Раньше были. Но теперь многие из них стали раритетами.
Он снова заказал коктейли.
— Что ты делаешь сейчас? — спросила она.
Он улыбнулся.
— Пью из этого стакана. Отращиваю волосы.
— Не сейчас! В жизни, я имею в виду. Ты же понял.
— Я музыкант… — он запнулся, — но давно ничего не сочиняю.
— Что ж, обещай позвонить мне, прежде чем выпустишь новый альбом. Я тебя подстригу и подкрашу для фотографии на обложку. Поверь мне, хорошая картинка многое значит!
Они сделали по глотку.
— Скажи мне, Ангел, ты когда-нибудь стригла Годдара?
— Хотелось бы, — сверкнула она белоснежными зубами.
— Быть может, ты стригла его, не зная, кто он?
— Может, и стригла. Откуда мне знать, верно? — размышляла она.
— Он мог бы быть даже одним из тех парней, — показал Домострой на выступающую группу.
— Исключено, — возразила она. — Все эти ребята прекрасно знают голоса друг друга по записям. Они вот так, — она щелкнула пальцами, — раскусят Годдара!
— А их Годдар интересует?
— Конечно. Они все эти годы пытаются вычислить его. Они только и говорят о его невероятных импровизациях и двойных ритмах, о джазовом и блюзовом у него, о его распевах и трансах, гармолодике и придыханиях, и фуз-боксах, и звуковых наложениях — ты во всем этом разбираешься, — но так и не могут понять.
— Не могут понять — что? — спросил Домострой.
— Почему никогда нельзя предсказать, куда его занесет в следующей песне — он как шарик в пинбольном автомате!
— Что же в нем такого необычного?
— Прежде всего манера игры. Тут одни панки клянутся, что он репетирует на публике. Действительно нужно заряжаться от реальной толпы, чтобы играть так здорово.
— Они считают, что у него есть собственная студия?
— Ну конечно. Знаешь, в наши дни иметь собственную студию — не такая уж роскошь! Я стригла уйму народу в подобных местах. Есть один парень, играет панк-рок, так у него в пент-хаузе, прямо на Йорк-авеню, над рекой, студия со всей аппаратурой и электронным оборудованием, какие ты только можешь себе представить! А ни один из его функаделических шедевров даже в лучшую сороковку не вошел!
— Что же за люди, по их мнению, работают с Годдаром?
— Некоторые считают, что с «Ноктюрном» за спиной он получает лучших в этом деле. Но я стригла кучу народу, — широко улыбнулась она, — и многие говорят, что Годдар вполне мог бы чуть ли не все делать в одиночку. Если уж Стиви Уандер, слепой, смог сыграть, записать и выпустить такой альбом, как "Музыка моей памяти", и записать его совершенно один, в своей студии, которую он купил на свои деньги, то почему бы Годдару не сделать то же самое? Почему он не может записываться на собственной аппаратуре — ну, сам знаешь, используя все эти синтезаторы, сайдмены, бэндбоксы, микрофоны и все такое прочее, как оно там называется, — точно так же, как Стиви Уандер?
— А тебе известны такие, что говорят, будто знают, кто он такой, этот Годдар? — небрежно поинтересовался Домострой.
— Ну конечно! Но у каждого из моих знакомых на этот счет своя точка зрения, — пожала она плечами, — впрочем, если говорить серьезно, ничегошеньки они не знают. Известно лишь одно — равных ему сейчас нет.
— Что они думают о его происхождении? — спросил Домострой. — Черный он или белый?
— Существуют разные мнения. Многие считают, что он черный, но точно сказать невозможно. Мне лично кажется, что он латинос, но я тоже не уверена.
— Что ты имеешь в виду?
— Он выпустил несколько песен на испанском. Знаешь?
— Нет.
— Ну конечно. Мексиканские. "Volver, vol-ver, volver"[6]и "El Rey".[7]Старые народные песни. Их знает каждый латиноамериканец!
— И как у Годдара с испанским?
— Неплохо, но у него смешной акцент. Некоторые подозревают, что он родом из Мексики, но точно так же он может быть пуэрториканцем — как я, например! — с гордостью воскликнула она. — Я как-то стригла одного парня, который знал всех в «Биллборде», "Кэшбоксе" и «Варьете», так он говорил, что Годдар… этот… — она вспоминала слово, — яйцеголовый еврейский музыкант.
— В смысле?
— Что у него здесь кое-что есть! — Она постучала себя по лбу указательным пальцем. — Если ты прислушаешься, то поймешь, что за плечами у Годдара хорошая музыкальная школа. Не то что у этих! — кивнула она в сторону выступавших.
Два парня из группы подошли к ней сообщить, что они уходят, и Ангел вылезла из-за стойки. Поблагодарив Домостроя за выпивку, она окинула пристальным взглядом его лицо и руки.
— У тебя кожа немного суховата, — сообщила она. — Используй что-нибудь увлажняющее. Тебе известно, что нет ничего лучше чистого вазелина? — Она усмехнулась. — Для рук еще годятся глицерин и окись. Или, если хочешь быть модным, купи себе средства со стеариновой кислотой, пропиленгликолем, глицерин-стеаратами или пурцелиновым жиром. — Она явно щеголяла своими профессиональными познаниями. — Пурцелиновый жир — это действительно высший класс. Его добывают из утиных и гусиных желез. Это такая штука, от которой с гуся вода скатывается! — С этими словами она направилась вслед за своими покидающими заведение друзьями.
