– Я не догадалась, – сказала Анна. – Просто я знаю, что нет в мире совершенства.
Глава седьмая
Шести лет девочки сравнивали свои наблюдения над тем, как их матери готовятся к выходу в свет. Родители Анны бывали в обществе регулярно, и процесс был ей более знаком. Процедура подготовки ее матери была рутинной и торопливой и, как правило, включала только основные моменты: макияж наносился так, словно масло на бутерброд, одежда выбиралась по принципу: насколько она чистая, а прическа предполагала мытье волос и последующее их расчесывание, если оставалось время.
Наташина мать редко гуляла вечерами. Наташу чрезвычайно привлекал сам процесс – она внимательно наблюдала и задавала множество вопросов, ответы на которые порождали новые вопросы. Чтобы избежать впредь подобного допроса, мать просто перестала говорить дочке, когда она собирается в свет.
– Что такое они себе мажут на глаза? – спросила шестилетняя Анна у Наташи.
Подружки сидели в спальне Наташиной мамы.
Наташа поискала подводку для глаз.
– Это?
– Вроде нет.
Наташа нашла тушь.
– Это?
– Да. Как оно называется?
– Тушь для ресниц, – ответил эксперт.
Наташа притворилась, что наносит тушь.
– Покрась меня, – попросила Анна. – Мы потом смоем.
Захваченные невиданным доселе развлечением и пораженные произведенным эффектом, они накрасили друг друга – глаза и губы преувеличенно яркие, как в мультяшках, – и смыли краску так неаккуратно, что Наташина мама даже не рассердилась, увидев все это, ибо не могла сдержать смех.
Год спустя девочки сидели за тем же столом, где прошел первый урок по нанесению макияжа, только теперь они говорили об одежде.
Наташа рассказала Анне, что самой любимой маминой вещью был длинный кожаный плащ, который она, к сожалению, перестала носить.
– А как насчет трусиков? – спросила Анна. – У твоей мамы есть специальные трусики?
– Что ты имеешь в виду? – удивилась Наташа. Они перерыли гардероб ее матери и не нашли ничего особенного, кроме обычных женских трусов.
– А у моей мамы есть совсем необычное белье, – похвасталась Анна.
Она привела Наташу домой, они проникли в спальню Анниных родителей, и Анна подвела Наташу к ящику комода, где хранилось белье.
– Вот это из маминого мне больше всего нравится, – сказала Анна, держа в руках бюстье, в котором она как-то раз застала мать, неожиданно войдя в комнату. Наташа не могла понять, что это такое и как его носят. Чтобы продемонстрировать это, Анна приложила бюстье к себе.
– У-у! Я такая сексуальная! Поцелуй меня!
Наташа засмеялась, а потом, изумленная, выслушивала теорию Анны, что бюстье имеет некую связь с сексом, который в свою очередь – Анна была точно уверена – имел какое-то отношение к тому, как появляются дети. Смутившись и толком ни в чем не разобравшись, Наташа тем не менее не задавала вопросов.
Годом спустя, когда девочкам было около восьми, познания Анны о сексе несколько расширились:
– Они целуются, обнимаются, и на них не должно быть одежды.
– А как же насчет специального белья? – поинтересовалась Наташа, перед которой до сих пор стоял образ бюстье, навсегда запечатлевшийся в душе.
– Это все равно как макияж – просто сигнал, что ты хочешь этим заняться.
– А, – сказала Наташа.
До сих пор ее смущение было абстрактным, вроде попыток постичь размеры Вселенной, но теперь оно стало всеобъемлющим. Девочка не представляла, что такое секс и как объятия способствуют появлению детей, а также каким образом макияж сигнализирует о том, что женщина хочет иметь детей. Впоследствии Наташа много наблюдала и везде разглядывала женщин, некоторые из них были очень сильно накрашены. Даже миссис Ньюман, классная руководительница, очень-очень старая, наносила макияж. Наташа представила ее в бюстье. Это было отвратительно.
Девочки никогда не играли в мамочку и папочку. Им просто нравилось представлять, что у них есть свой дом, в котором каждая из них будет матерью и будет иметь собственных детей. Когда в игру вмешались другие девочки и объяснили, что все в ней должно быть так, как в их реальной семейной жизни, забава потеряла привлекательность – им не хотелось имитировать эту жизнь. Анна иногда пародировала своих пьяных родителей, разговаривая их голосами, и ее представление доводило Наташу до колик. Когда приходила очередь Наташи, она копировала только один голос – собственной матери, которая ныла без передышки. А затем Наташа изображала ответ отца: молчаливый и пустой взгляд зомби.
Другие девочки говорили Анне и Наташе, что это странно: то, что они обе хотят быть мамочками и жить в одном доме.
– Почему? – удивлялась Наташа.
Удовлетворительного объяснения так и не последовало.
Лишь к середине обучения в школе до них кое-что стало доходить. Их преподавательницу по физкультуре, мисс Уиллер, называли лесбиянкой. Они спросили кого-то, что это значит, и им рассказали про однополую любовь. Некоторые считали близость Наташи и Анны подозрительной, поэтому девочки решили, что им не стоит отныне столь открыто демонстрировать свою дружбу; впрочем, им это не удавалось. Они все так же соприкасались головами, когда разговаривали, брали друг дружку под руку, когда прогуливались, и непроизвольно соединяли руки, когда им было по-настоящему весело. Если одной из них приходилось ночевать в доме другой, они безо всякой задней мысли ложились вместе в постель и засыпали, обнявшись.
Первый поцелуй у каждой случился в одну и ту же неделю, причем с одним и тем же мальчиком, Домиником Ньюшолмом. Он поцеловал Наташу, и она немедленно рассказала все Анне.
Затем Наташа попросила Доминика поцеловать и Анну, по просьбе той.
Анна и Доминик надолго сплели свои уста, их головы покачивались в такт движению губ.
– Тебе понравилось? – спросила Наташа подругу.
– Я не думала, что это… Я не могу сказать, что мне не понравилось, – ответила Анна, все еще пытаясь проанализировать эффект. Физические ощущения были незначительными, в эмоциональном плане тоже ничего не изменилось: она по-прежнему считала Доминика болваном.
А Наташе поцелуй пришелся по душе, так что она позволила Доминику поцеловать себя еще, после чего тот попытался просунуть свою руку ей между ног Шокированная Наташа, не зная, как можно отомстить, пожаловалась Анне и спросила: должна ли она рассказать об этом кому-то еще. Анна ответила отрицательно.
Она направилась к братьям и заявила, что мальчик засунул ей руку между ног, но ей слишком стыдно рассказывать об этом учителям. Братья Анны, четырнадцати и пятнадцати лет, пришли к Доминику домой, вызвали его и затем, когда мальчишка вышел, нанесли тяжелый удар по лицу. И еще пнули его несколько раз, после того как он повалился на пол.
