— А он-то меня за что так не любит? За то, наверное, что я из купеческого богатого рода, бывший нэпман? Или за то, что нынче главным бухгалтером в большом магазине работаю? Может быть, он думает, что все главбухи потенциальные ворюги? Биографию, может, партийную ему порчу своим прошлым да и нынешним своим социальным положением? — довольно резко ответил дочери Алексей. — Мне еще не нравится, что он свое партизанское прошлое все время подчеркивает. Видимо, потому, что я немец. Он что думает, я тоже партизаном должен был быть, что ли? Гауляйтера Коха должен был взрывать, по его разумению, наверное? Или мину кому-нибудь другому под подушку подкладывать, так ведь?
«Сейчас еще, чего доброго, спорить начнут. А то и поругаются», — подумала Надежда Васильевна и стала спешно собирать со стола грязную посуду.
— Мама! Ты что-то в наш семейно-идеологический спор сегодня совсем не вступаешь? Заступилась бы за меня, что ли? Поддержала бы дочь в кои-то веки! А ты, папа, в конце концов, будь проще и не вставай на дыбы. Вспомни анекдот, который твой брат, например, рассказывает частенько про партизана и полицая. Это когда один брат в войну был полицаем, у немцев служил, а другой — партизаном. Война закончилась. Тот, что был полицаем, надолго за решетку угодил. А тот, что партизаном, — получил орден, вернулся в родное украинское село, к земле потянуло вновь, стал бригадиром. Шли годы. Полицай, отсидев положенное, тоже вернулся в родное село, отстроился, завел семью, мирно работал вначале конюхом, навоз убирал, потом, смотришь, тоже бригадиром стал, а потом и председателем колхоза его избрали.
Мира, конечно, и раньше между братьями не было, а тут уж и вовсе раздрай пошел. Случилось им как-то по семейному поводу вместе сидеть за столом за самогонкой. Налил, значит, младший брат себе стакан, выпил и говорит:
— Это как же так получается? Я, понимаешь, воевал за советскую власть, в лесах кровью истекал, таких, как ты, с земли нашей вычищал. А ты, перевертыш, фашистский прихвостень, вроде теперь даже надо мной начальник. Хоть из села беги. Все смеются.
Ты не заводись, — отвечает ему старший брат, а скажи мне лучше: что ты в своей анкете пишешь? Я тебе напомню, если забыл: брат, пишешь ты, — полицай. А я что пишу: брат — партизан. Вот то-то и оно. Документы читать надо внимательно, вот что.
— Я к чему это, пап, тебе говорю. Ты сам тоже резко с ним не говори. Лучше обсудить все по-доброму, с юмором, по-свойски, по-родственному даже, а не так, как вы.
— Ладно, давайте, спорщики-философы, сначала все уберем, а потом, если еще силы останутся, то и поспорим все вместе. Согласны? Времени у нас с вами на это хоть отбавляй. Еще вечер не завершился и целая ночь впереди.
Когда все было убрано и маленький двухкомнатный домик опять сиял чистотой, а Алексей уже видел десятый сон, женщины все еще шептались в маленькой спаленке.
Не просто мне с Сашей, мама, — призналась Татьяна. — Понимаешь, для него партия, ее решения — это, можно сказать, высший закон жизни. Он считает, что партия, например, никогда не может принимать неправильные решения. Что высшее партийное решение чуть ли не вечно, потому что оно верно. Ты же прекрасно знаешь, как он рассказывает о войне, о партизанском отряде Медведева, в котором он воевал в Белоруссии. Его бывшие однополчане для него как родные братья. Они переписываются постоянно, ездят друг к другу в гости. Когда могут, помогают друг другу всегда и во всем. Это же не просто так… У них, представь себе, настоящее партизанское братство.
Я ведь почему отмолчаться за столом хотела, когда о Генрихе Соломонове заговорили? Дело в том, что Саша, например, искренне считает, что раз он в плен попал, сдался, значит, он — настоящий предатель. И слышать о таких людях даже не хочет.
— Странно это как-то для меня. Ведь когда спросили его мнение, он ничего плохого и не сказал.
— Он вас обидеть не хотел. Прямолинейный он чересчур стал, мама. Меня иной раз даже укоряет, что я, например, комсомолкой не была, что общественной жизнью, по его мнению, не живу и не интересуюсь. Даже не принимает во внимание, что у меня двое маленьких детей. Что Ольга совсем еще крошка. Что диссертацию пишу. И то, что дом целиком на мне. Говорит — одно другому, мол, не мешает. Что у людей и больше забот-хлопот, чем у меня, а они ведут активную общественную жизнь.
Отец прав, Танюшка. По-настоящему прав.
Я сама тоже чувствую, что настороженно твой Саша к нам относится. Боится чего-то, что ли? Ты ведь посуди сама. Я из дворян, в роду у нас до революции были даже царские генералы и золотопромышленники. У отца тоже богачи одни: купцы да торговцы крупные. Сами же мы — что нынче не в почете — совершенно аполитичные люди. А ему это совсем не нравится.
У Саши же — отец обыкновенный сельский кузнец. А дед и прадед его не в канцелярии генерал-губернатора, а на шахте работали водовозами… Да и с грамотенкой у них у всех, судя по всему, совсем не лады были в роду. Он единственный в люди вышел именно благодаря этой самой партии. Не будь революции, разве бы он когда-нибудь преподавал в университете? Да ни в жизнь…
А теперь еще и сам партийным трибуном стал. Это великолепно, конечно, что он так свой предмет любит и преуспел в его изучении. Скажу тебе больше. Только благодаря твоему мужу я, например, тоже серьезно к этому предмету стала относиться. Я же знаю, слышала от наших преподавателей, на его лекции студенты даже из других вузов приходят. На полу да на ступеньках, подложив газеты, сидят. Такой успех, дорогая моя, далеко не к каждому педагогу приходит. Это дорогого стоит. Знаешь, как между собой его называют в университете? Не догадаешься? «Красный Марат» — вот как. Все это, конечно, очень хорошо, доченька, но сейчас, пойми меня правильно, не тридцатые годы. И за происхождение, как раньше, давно не сажают, слава богу! Тьфу-тьфу. Наоборот, думаю, многие давно уже вновь гордятся своими корнями да своей родословной. Так что если тогда нас с твоим отцом за это не посадили, то надеюсь, что сейчас и подавно пронесет. Главное, дочка, что он тебя и детей любит. А с нами вежлив, выдержан, даже внимателен. Ничего плохого сказать не могу. Да и к твоей чести могу сказать, ты его как следует пообтесала, к культуре приобщила. А для детей его рабоче-крестьянское происхождение только плюс большой. В будущем им все это должно не только пригодиться, но и существенно помочь.
В доме наступила полная тишина. Но ни Надежда Васильевна, ни Татьяна Алексеевна никак не могли заснуть. Ворочались, крутились с боку на бок. Осмысливали, переваривали в голове все слышанное и высказанное сегодня. Слишком уж суматошным, насыщенным выдался этот день. Да и ночной разговор не на шутку взбудоражил обеих, лишил покоя и ту, и другую.
Первой не выдержала Татьяна. Устав ворочаться от одолевших ее мыслей и высунув голову из-под одеяла, полушепотом прерывая установившуюся в доме тишину, вновь обратилась к матери, устроившейся в другой комнате:
— Мамуля, ты не спишь? Ну, хорошо. Послушай, все хочу тебе сказать. Я как-то, понимаешь, решила Саше про нашу икону пропавшую рассказать. И знаешь, что он мне ответил?
