Юный Дёрр снова отступил в тень. Он сел боком на ступени, протянул ноги в проем крыльца и закурил сигарету. Сгорбившись, он наклонился вперед, упираясь подбородком в грудь. Рука, отмеченная раскаленным кончиком сигареты, возвышалась где-то над макушкой.
Старик попытался не волноваться, но чувствовал, как под маской насильственного спокойствия нарастает внутреннее напряжение. Он вспомнил происходившие с ним на войне вещи, которые он с тех пор не мог забыть, — они научили его многому — видеть смысл в незначительных тактических изменениях, с первого взгляда схватывать главное на необозримом пространстве и ни в коем случае не доверять внешнему покою и неподвижности. Парень на крыльце смачно рыгнул. За его телом была спрятана бутылка пива, которая стала видна только теперь, когда Дёрр вытянул вперед прислоненную к стене ногу. В тот же миг бутылка опрокинулась, издав громкий стук. Старик почувствовал, как голова его непроизвольно дернулась вперед, глаза сошлись к переносице, двумя полукругами ощупывая пространство двора. Из-за припаркованного автомобиля на мгновение высунулась чья-то голова, но тотчас снова спряталась. Но парень этого не заметил. Он был пьян, и его здорово шатало. Он поднял бутылку и снова поставил ее на крыльцо. Вытер ее подолом рубашки и облизнул пиво с пальцев. Потом он сунул руку в карман штанов и что-то оттуда вытащил, но старик не мог разобрать, что именно. Из-за машины показалась человеческая фигура, шагнувшая в длинную тень, которую отбрасывал на мощеный двор автомобиль, освещенный лампой подъезда дома напротив. Да, это был тот самый незнакомец. Он был похож на выслеживающего добычу, наклонившегося вперед охотника, когда по грудь погрузился в темноту. Незнакомец нес большую картонную коробку.
С противоположной лестничной площадки старик услышал твердый, гулкий щелчок электрических настенных часов. Свет у входа в дом должен вот-вот выключиться. Старик смотрел на овальную матовую лампу над дверью, на которую кто-то прилепил черную клейкую ленту в форме номера домовладения — кривое узкое изображение числа шестнадцать. Кружок шестерки был кое-как составлен из коротких, скрученных кусочков. Потом свет выключился. Старик заволновался — может быть, он слишком пристально смотрел на лампу. На мгновение все вокруг утратило контуры и погрузилось в черноту. Он закрыл глаза. Перед сомкнутыми веками продолжало мерцать ослепительно-белое, расколотое на мелкие фрагменты число, а за числом была тьма, бесконечное и бесформенное черно-коричневое полотно, холодная энергия, усеянная слабо пульсирующими точками.
Незнакомец уже поднимался по лестнице. Старик слышал шарканье подошв по каменным ступеням, а когда незнакомец подошел к двери этажа, какой-то груз тяжело встал на перила. Дверь пожарного выхода распахнулась, тихо заскрипела, и ручка дважды ударилась о стену.
«Надо было ее снова запереть», — подумал старик, он громко, очень громко произнес эту фразу в холоде спальни, ясно увидев облачко пара, вырвавшееся изо рта, хотя и знал, что это невозможно — ведь сейчас сентябрь. Он поднес руку к губам, надул щеки и принялся дуть на пальцы. Он дул до тех пор, пока ему не показалось, что все его нутро, до самых костей, согрелось и перестало мерзнуть. Потом он быстро отнял руку от лица, чтобы внимательнее присмотреться к своему дыханию. Он повторил маневр еще пару раз, но оно стало теперь невидимым, пальцы стали еще холоднее, чем раньше, а следы теплого и влажного дыхания высыхали на коже, оставляя неприятное ощущение чего-то липкого.
Парень сунул сигарету в угол рта. Он снова сел, привалившись спиной к боковой стенке крыльца. Огонек короткого окурка слабо освещал лишь губы. Парень опять достал зажигалку из нагрудного кармана рубашки и провел большим пальцем по краю. Вспыхнул огонь. На руке юного Дёрра болталась серебряная цепочка с подвеской — маленьким сердечком; в нем отражался огонь зажигалки, превращая его в каплю красноватого пламени. Парень пару секунд смотрел на нехитрое украшение, потом огонь погас. Старик не слышал разрыва, но видел, как парень размахнулся и бросил; через мгновение раздался тихий металлический скрежет удара о багажник автомобиля.
Половина третьего. Он взял костыли и вышел на улицу, направившись к реке.
Реке Нидде; сейчас старик снова был там, он видел себя стоящим на мосту. Старик смотрел на то место, где река текла через искусственный водопад, на водовороты вокруг бесформенных глыб, уложенных на дне, в струях водопада то и дело подскакивали кверху тушки дохлых рыб; он смотрел на отложения ядовитой пены последних трех десятилетий, вдыхал чумной запах пожелтевших стоков, торчавших из гранитной облицовки берега, цементных скосов и прибрежного кустарника.
Мост вел в парк, и старик уже почти до него добрался. Сквозь решетчатые ворота в песчаниковой стене, обрамлявшей парк, он смотрел на небольшой дом — здание без окон и с заколоченной досками входной дверью. «Садовый дом Брентано» — значилось на щите, прикрепленном над дверью; здесь любил бывать Гете, здесь когда-то собирались романтики.
На торце, над одной из колонн портика, красовалось белое неровное пятно. Администрация парка регулярно посылала кого-нибудь заделывать трещины на цоколе и стенах здания. Старик знал — он бывал здесь почти каждый день, — что сначала на этом месте была свастика, нацарапанная угольным карандашом; позже кто-то прикрыл ее большой красной звездой. Потом пришли рабочие с белой краской, и теперь это место и правда стало сильно бросаться в глаза, и, если подойти ближе, зная, что было здесь раньше, то сразу становились видны проступающий сквозь белила темно-красный цвет, а под ним — угловатый символ с некрасивыми царапинами обхватившего его круга.
Ровно в три часа — это он помнил точно, потому что какой-то ребенок, которого он внезапно захотел снова увидеть, вдруг громко сказал, обращаясь к матери: идем, мама, уже три часа, — он услышал какой-то звук, нечто, доносившееся с противоположной стороны улицы, от перил моста. Старик обернулся. Там стоял какой-то странный треск. Сначала старик подумал, что треск слышится с того места, где рабочие укладывали в мостовую камни, но нет, источник звука находился ближе. Это был даже не треск, теперь старик это осознал, это был удар, сбивший его с толку, — удар металла о металл, смешанный с чем-то еще, не очень понятным, но очень назойливым.
На том месте стоял какой-то человек, он стоял спиной к старику и смотрел на воду. На мужчине был костюм, волосы блестели, будто от пота, или это была сырость? В одной руке у него была мужская сумка, а другой он в лихорадочном неправильном ритме колотил каким-то продолговатым предметом по перилам.
Оторвать взгляд от этого зрелища было трудно. Стук завораживал, притягивал, он продолжался и продолжался, становясь сильнее, но это было невозможно, старик понимал это — просто удары гулким эхом стали отдаваться у него внутри.
На другом, меньшем, деревянном мосту, позади плотины, сидели два рыбака — греки или итальянцы, они сидели на складных стульях, щурились на солнце и улыбались старику. Он ощутил, что эта мирная картина пробуждает в нем томительную тягу к покою — это было болезненное чувство, и он изо всех сил попытался стряхнуть его. Один из рыбаков встал, бросил окурок в реку, постоял, глядя, как тот медленно плывет к плотине, а потом забросил удочку.
