Всплески и интенсивность заболевания Евы находились за гранью его понимания. Бывало, что она вдруг начинала стонать от боли, испускала дикие крики и бессильно валилась на пол. Такое понимают лишь женщины и собаки, потому что мы вживаемся в боль, подключаемся непосредственно к источнику боли, и сама она, и жестокость ее становятся нам сразу ясными и понятными. Озарение приходит к нам, словно вспышка раскаленного металла. Мы способны в полной мере оценить эстетику боли, отчетливо сознаем в ней самое худшее и принимаем это.
Мужчины же, напротив, стараются боль отфильтровать, отразить и исказить, задержать ее проявление. Для них боль — всего лишь сиюминутное неудобство, которое отгоняется обезболивающим. Они понятия не имеют, что проявление их несчастья, грибок между волосатыми пальцами ног, — всего лишь симптом, признак системной проблемы. Такой же, как, например размножение грибка кандида в их кишках, или иное расстройство системы. Подавление симптомов заставляет истинную проблему проявляться на более глубоком уровне и в другое время.
«Сходи к доктору», — говорил он ей, или: — «Прими лекарство». А она в ответ выла на луну. Дэнни никогда не понимал, как я, что Ева имела в виду, говоря, что лекарство только маскирует, а не прогоняет боль. Он никогда не понимал, когда она заявляла, что если придет к врачу, тот всего лишь выдумает болезнь, объясняющую, почему не может ей помочь. А ведь между всплесками болезни проходило немало времени. И надежда была.
Дэнни приходил в отчаяние от неспособности помочь Еве, и в этом смысле я его хорошо понимал. Неумение говорить очень расстраивало меня. Тяжело чувствовать, что тебе есть что сказать, и быть в то же время словно запертым в звуконепроницаемой коробке, в наглухо заколоченной кабинке с окошком, сквозь которое я видел все происходящее и все слышал, но они так и не выпустили меня оттуда и не включили мой микрофон. Человек, оказавшийся в подобном положении, может с ума сойти. Собака, очутившаяся в ситуации, подобной моей, тоже сходит с ума. Хорошая, воспитанная собака, в жизни никого ни разу не укусившая, вдруг безумеет и ночью, когда хозяин крепко спит под действием снотворного, обгрызает ему лицо. Нет, с ней ничего не случилось, если не считать, что рассудок ослабел. Как бы ужасно это ни звучало, но такое бывает, о подобных происшествиях частенько говорят по телевизору.
Я нашел несколько способов справляться с сумасшествием. К примеру, я вырабатываю человеческую походку. Стараюсь жевать пищу так же тщательно, как люди. Я смотрю телевизор и стараюсь найти в нем ответы на вопросы о поведении человека, учусь по-человечески реагировать на определенные ситуации. В своей будущей жизни, когда я появлюсь в образе человека, я практически буду взрослым с момента рождения, с выхода из утробы, поскольку всю необходимую подготовку уже провел. Мне останется лишь подождать, пока мое человеческое тело возмужает, после чего я, не исключено, превзойду атлетические и интеллектуальные возможности, которые сейчас с удовольствием себе представляю.
Дэнни избежал безумия от нахождения в адской звуконепроницаемой коробке за счет того, что вырвался из нее на гоночной машине. Он не мог отогнать от Евы болезнь, и как только это понял, решил научиться делать остальное как можно лучше.
Во время гонок с машинами может произойти что угодно. В трансмиссии может полететь шестеренка с квадратными зубьями и лишить гонщика возможности переключать скорость. Либо развалится кулачковый механизм. Тормозные диски размягчатся от перегрева. Подвеска лопнет. Оказавшись лицом к лицу с подобными проблемами, неопытный гонщик запаникует. Гонщик среднего класса сдастся. Великие гонщики найдут способ продолжить гонку. Такое случилось в 1898 году на Гран-при в Люксембурге, когда ирландский гонщик Кевин Финнери Йорк победно финишировал и только потом обнаружил, что последние двадцать кругов ехал всего на двух передачах! Контролировать машину в подобных условиях — высшее проявление упорства и рассудительности. В такие минуты гонщик начинает понимать, что физичность нашего мира заканчивается там, где заканчивается его воля. Настоящий чемпион завершит гонку даже в условиях, которые обычный человек назовет невозможными.
Дэнни стал работать на час меньше, чтобы иметь возможность забирать Зою из подготовительной группы. Вечерами, после ужина, он читал ей, помогал учить цифры и буквы. Он ходил за покупками в кулинарию и бакалею. Он пылесосил комнаты. Со своими обязанностями он справлялся великолепно и никогда не жаловался. Он хотел избавить Еву от всякой нагрузки, от любой работы, способной вызвать у нее стресс. Однако при всем его таланте единственное, чего он не умел, — как я замечал, когда взрослел, — это, физически проявляя ласку, заниматься с Зоей в игровой форме. Правда, он и не мог уметь делать все; он явно решил, что забота о ее организме является высшим приоритетом. Полагаю, в данных обстоятельствах он был прав. Потому что рядом с ним находился я.
Зеленое мне кажется серым, а красное — черным. Ну и что? Это не значит, что я плохой кандидат в потенциального человека. Если научить меня читать и обеспечить компьютерной системой, как у Стивена Хокинга, я бы тоже написал гениальные книги. Только ведь читать-то вы меня не учите, и компьютерной системы с клавиатурой, в которую я бы тыкал носом, не покупаете. Тогда кто же виноват в том, что я такой, какой есть?
Дэнни не переставал любить Еву, он просто делегировал мне полномочия проявления любви. Я стал проводником его любви, его поверенным в обеспечении комфортных условий для Евы. Когда она заболевала и он принимал на себя всю заботу по дому и уводил Зою в кино смотреть полнометражные мультики, чтобы та не видела страданий матери, не слышала ее жутких криков и плача, я оставался с Евой. Он доверял мне. Упаковывая в сумку бутылки с водой и слоистое печенье без гидрогенизированных масел, купленных в хорошем супермаркете, он говорил мне: «Энцо, пожалуйста, позаботься о ней».
И я заботился о Еве. Обычно я сворачивался возле ее кровати, а когда приступ заставал ее внезапно и она валилась на пол, то растягивался рядом. Очень часто она клала на меня руку, прижимала к себе и рассказывала о своей боли.
Не могу лежать спокойно. Не могу оставаться один на один с ней. Мне нужно накричаться, издергаться, потому что с криком боль отступает. А когда я молчу, она ищет меня, находит, преследует и пронзает насквозь. Она говорит: «Так вот ты где? Все, теперь ты принадлежишь мне».
Демон. Гремлин. Полтергейст. Призрак. Фантом. Дух. Тень. Вампир. Дьявол. Люди настолько их боятся, что низводят свое существование до чтения сказок и «страшненьких» рассказов десятками томов, которые можно закрыть и поставить на полку, либо оставить в кровати или на столе, чтобы пробежать пару страниц за завтраком. Столкнувшись со злом, люди зажмуривают глаза, они не хотят его видеть. Только, уверяю вас, и вы уж мне поверьте: зебра никуда не исчезает, она — реальность. Она все еще пляшет где-то.
Весна наконец обосновалась в наших краях, прорвавшись сквозь невероятно сырую зиму, наполненную серыми днями, дождем и таким страшным холодом, какого я отродясь не испытывал. Зимой Ева ела мало, сильно похудела, лицо осунулось и побледнело. Когда боль возвращалась, она, бывало, целый день не брала в рот ни крошки. Поскольку спортом она не занималась, к худобе прибавилась дряблость, а кое-где сквозь кожу просвечивали кости. Она угасала. Дэнни очень беспокоился за нее, но все уговоры пойти к врачу или принимать лекарства Ева отвергала. Однажды вечером, после ужина, особенного, хотя не припомню зачем Ева его приготовила, вроде бы никакой годовщины или чьего-то дня рождения мы не отмечали — Дэнни внезапно появился в спальне голый, а Ева, тоже голая, лежала в кровати.
