Вскоре послышался хор голосов; все христиане, как один, опустились на колени и начали осенять себя крестным знамением. Хана-Лея в испуге огляделась и увидела перед собою плотный светящийся туман, из которого постепенно выступали какие-то четырехугольные горы. Люди на корабле прекратили молитву и, раскрыв от удивления рты и выпучив глаза, уставились на берег. Туман постепенно рассеивался, становился прозрачнее и светлее, из него все более четко выступали пять огромных четырехугольных ящиков, стоящих вплотную друг к другу и образующих на океанском берегу сплошную железную стену, которая загораживала все позади них.
То были первые небоскребы, увиденные на американской земле.
Изумленные пассажиры с любопытством разглядывали эти странные сооружения. Четырехугольные железные ящики напоминали диких чудовищ, хищников, охраняющих берега Америки.
Тем временем сквозь туман начали проступать выстроившиеся вдоль берега гигантские освещенные корабли, поднявшие оглушительный разноголосый рев. Издалека таким же диким ревом отвечали другие, скрытые туманом суда. С берега доносился несмолкаемый шум, словно бескрайнее море бурлило и кипело. Лязг и грохот на берегу, слившиеся с оглушительными сиренами проплывающих судов, напугали людей на корабле. Церковное пение прекратилось, крест куда-то исчез, и настала тишина. Все чувствовали себя пришибленными и ничтожными в сравнении с тем огромным, что возникало из тумана у них перед глазами. Одна только Хана-Лея не испытывала страха: Бог вездесущ, а у нее по ту сторону тумана на берегу стоит муж и отец ее детей.
Между тем корабль словно простонал, крякнул и остановился. К нему подплыл небольшой катер, и спустя несколько минут на борт поднялись два человека — американцы, с американскими же флажками на фуражках. Они приказали всем пассажирам встать в очередь. Чиновники поставили загородки и начали проверку.
Это были инспектор и врач американской «инквизиции».
Сильнее забились сердца пассажиров. Все в страхе выпрямились и, поправляя головные уборы и одергивая одежду, твердым шагом направились на осмотр.
Проходили румыны, поляки, русские, евреи, итальянцы, испанцы. Каждый человек выпрямлял спину и крепко ступал, чтобы выглядеть здоровым. Американцы внимательно оглядывали новоприбывших, постукивали по груди, осматривали глаза, щупали мышцы, чтобы выяснить, пригоден ли человеческий материал: крепки ли руки, которым предстоит их обслуживать, сильно ли будущее поколение этих людей, которое будет населять их американскую землю.
Когда очередь дошла до Ханы-Леи и наступило время показать себя и ребят американцам, она, как праотец Иаков перед Исавом, разделила детей: вперед Хана-Лея послала Рохеле с ее черными праздничными косичками — та чиновникам понравилась и ее пропустили. За Рохеле последовала команда: взявшись за руки, они, чтобы выглядеть здоровыми, громко простучали по помосту начищенными сапожками. Американцы посмотрели у них глаза, постучали по спинкам и с довольной миной пропустили. Затем пошла Хана-Лея с Иоселе за ручку (за минуту до того она снова подкрутила ему пейсики, чтобы он им понравился). Доктор взял Иоселе за ручку, осмотрел глаза. Мальчик задрожал и схватился за платье матери. Врач снял с него шапочку, посмотрел и мигнул инспектору.
Хана-Лея почуяла недоброе, руки у нее задрожали.
— Это ничего. После тифа остался струпик на головке, — оправдываясь, проговорила она.
Инспектор, не говоря ни слова, мигнул еще кому-то. Тот взял Иоселе за руку и отвел в сторону.
Однако мальчик крепко ухватился за платье матери; его глаза блестели, пейсики дрожали.
— От тифа струпик на голове остался, — повторяла по-еврейски Хана-Лея, держа Иоселе за ручку.
Ее, не слушая, просто оттолкнули: она должна была уступить очередь следующему.
— Ой, мамочка родная! — закричала Хана-Лея и бросилась за сыном. — А где же мои птенчики? — искала она глазами своих среди тех, что были уже за загородкой.
Рохеле и команда стояли по ту сторону, и дочь помахала рукой матери, давая знать, что о них беспокоиться нечего.
8. На Острове слез
Меер пришел в гавань встречать своих.
Он дожидался этого дня все время, пока жил здесь, в чужой стране, и готовился к нему с первой минуты прибытия в Америку. Проходя по улице с лишним долларом в кармане, Меер заходил в магазин и покупал домашнюю детскую курточку. Приготовленную для жены и детей одежду он прятал в сундучке. Как только они сойдут с корабля и придут домой, думал Меер, то смогут переодеться в новое. Сын тети помог ему снять квартиру. Она находилась на той же Третьей улице, по соседству. Хоть и в подвале, а все же свой угол, говорил он себе. И вот сейчас Меер приготовился встретить и забрать их с корабля.
В течение всего путешествия он мысленно был с ними: каждый день Меер приходил туда, где была куплена шифскарта, и справлялся, где находится судно. Вчера он узнал, что сегодня в час дня оно прибудет в Хобокен. Но там, понимал Меер, их с корабля не выпустят: в этом порту выйдут только пассажиры первого и второго класса. Своих он сможет встретить позднее на Ист-Айленде, да и там Меер вначале увидит их лишь издалека, стоящих на палубе.
За день до этого он навестил тетю: кое-кто из земляков обещал ему пойти вместе к причалу. И вот теперь Меер стоит в большой толпе перед окном огромного здания на берегу и смотрит, как корабль приближается, медленно и тяжело, окутанный туманом, словно выплывает из таинственных глубин океана. Сердце у него колотится в груди, лицо побледнело, он нервно поглаживает бороду. Скоро Меер увидит своих, которых оставил дома, и кажется ему, что свершилось невозможное — произошло великое чудо, устроенное для него Провидением. Он вспоминает Хану-Лею и зажмуривает глаза… Настоящая праведница! — думает Меер, и к сердцу его подкатывает волна такого тепла, что он сам себя стыдится. Красные пятна смущения выступают на щеках, и он старается подавить в себе это воспоминание о жене…
Между тем корабль подходит все ближе, поворачивается, вздымается, будоражит воду и вспенивает волны. Сотни людей бросаются к широко раскрытым окнам и ищут глазами своих. Там, напротив, на приближающемся гигантском судне, тоже видны сотни людей, которые кидаются на эту сторону, размахивая белыми и красными платками и флажками и подавая издали разные знаки. На минуту все стихает, но вот корабль кряхтит все громче, подходя вплотную к причалу, и тишину нарушают возникающие то тут, то там истерические крики и возгласы. Родители издали узнают детей, шум нарастает, и, когда судно наконец останавливается, берег и корабль оглашаются слившимся воедино торжествующим радостным воплем.
Меер все еще стоит на месте, тревожным взглядом отыскивая на корабле своих среди множества устремленных сюда лиц. Он не видит и не слышит того, что происходит вокруг, расталкивает всех и рвется к самому окну. Меер непрестанно повторяет одну и ту же фразу: «Что такое? Что такое?» Лоб покрывается холодным потом. Но вот он замечает группу детей, стоящих в центре людской толпы, а среди них — своих мальчиков и девочку! Они ли это? Меер всматривается, и лицо его освещается радостью, глаза блестят, он простирает руки, хочет громко позвать их, но голос не слушается, слова застревают в горле. Вдруг старший, Хаим, замечает его, но сомневается — отец это или кто-то другой? Мальчик поднимает руки и громко зовет: «Папа!» И кажется, что корабль вздрагивает, люди начинают оглядываться: «В чем дело?»
