Такая процедура была более практична, поскольку отчеты никогда формально не предоставляли правлению. Все же за некоторыми из заведующих отделениями оставалось право делать заказы, не отчитываясь медсестре Торн, но за последние тринадцать лет было всего несколько отдельных таких случаев.
— О, все могло бы быть даже лучше, чем сейчас, я уверена, — говорила Бет Джексон молодому человеку, поскольку тот, казалось, помрачнел. — Кровообращение, — сказала она невразумительно, а затем опустилась на колени и решительно начала растирать его икры и лодыжки. Растерев его ноги до красноты, возможно, до болезненной красноты, она закутала их в толстое полотенце. А затем подняла лицо и заглянула в его глаза. — Вот так! — в довершение воскликнула она, казалось, несколько искусственно, как будто ей нужно было остаться еще на секунду вот так, сидя на коленях. — При такой погоде только пневмонию подхватить, — пообещала она, вставая, — без разницы, знаете ли вы об этом или нет!
Он кивнул из вежливости и мягко рассмеялся. Он был так же юн, как тот мальчик, которого она потеряла на войне. Она привстала, оставив полотенце обмотанным вокруг его ног, и, держа в руке два маленьких носка, отошла в сторону. Она вытянула руку, замерев над электрическим обогревателем, и жест этот не казался небрежным. Наоборот, он был нежным, и слезинка скатилась по ее лицу, оставляя на щеке сверкающий ломаный след. И она повесила эти носки на спинку своего кресла, развернув его к электрическому обогревателю, так, чтобы они высохли.
В завершение этой интерлюдии самым непонятным оказалось то, что Бет Джексон все-таки заказала у молодого человека шесть глиняных вазочек для своего отделения. И заказ этот пришел в офис медсестры Торн. Не как важная посылка, а скорее как неожиданная, и когда ее открыли, это чем-то напомнило те далекие дни до того, как была централизована система закупок. Тогда все эти ящики открывали с неким тайным интересом, задором, как будто это были подарки на Рождество. Но это шло, несомненно, в нарушение порядка, а медсестра Торн, помня это, забыла вытащить счет или вытащила и забыла, что она это сделала, а помимо этого, заодно и напрочь запамятовала, куда она его положила. И, естественно, через три дня она не вписала этот счет в учетный список.
После этого, как следует сосредоточившись, она попыталась восстановить эту сцену в памяти по частям… как Альберт вносит открытую коробку, широкий сосновый ящик, прижимая его к груди… его белое лицо, перекошенное гримасой непонятной внутренней борьбы, а там, где его подбородок касался ящика, или это она так вспомнила, виднелся верх одной вазы, в кружочках из мягкой древесной стружки… и в стружке же лежал, почти спрятанный, дважды сложенный, синий квадратик счета.
И затем он ушел. Фактически ей удалось вспомнить только цифру — 10.95, нарисованную на крышке коробки черным карандашом, и эту цифру она занесла в лист расходов и затрат. Из-за того, что она не была точно уверена в этой цифре, а может, отнеслась к этому с пренебрежением, она нацарапала эти четыре цифры так, что их почти невозможно было различить.
— Это насчет тех глиняных ваз, Эл, — говорила Бет Джексон в офисе медсестры Торн.
Это должно было быть вопросом (Это насчет тех глиняных ваз?), если отталкиваться от способа, которым Элеанор Торн привыкла отвечать. То есть просто: «да, это так, Бет», — и с терпеливой улыбкой пристально смотреть на собеседника.
— О, так вы, значит, слышали? — спросила Бет, допуская, что та же самая улыбка терпения используется по отношению к провинностям других.
— Что я имею в виду, так это следующее, Бет: если мы ведем расчеты с поставщиками, которым неизвестна наша внутренняя процедура — (хотя каким образом новый поставщик мог появиться без моего ведома?), — это влечет за собой неприятности, в частности, для меня. Понятно, о чем я?
После этого Бет нахмурилась.
— Почему, что это значит? — спросила она.
— Вот например, что за проблема у вас с этими глиняными вазами?
— О, это потому что я ничего не сказала про тот заказ, — ответила толстая Бет таким беспечным тоном, как если бы они были две хорошенькие девушки и болтали о своих возлюбленных. Тем не менее Бет тут же представила заново свое отделение гинекологии и свою собственную Джейн Уард, распаковывающую, в отсутствие Бет, коробку с глиняными вазами и деятельно набивая древесной стружкой шахту мусоросжигательной печи, а вместе со стружкой, вероятно, засунув в печь и сложенный счет. Теперь этого уже никак нельзя было проверить.
— Факт тот, Эл, что мистер Роджерс попросил меня с этим вопросом разобраться.
— Он говорил с вами об этом?
— Сказать по правде, Элеанор, у меня насчет этого других мыслей и не было. Когда я об этом думала, мне странным образом казалось, что все в порядке. Но все же это не наше дело, и я сказала это Джейн: «Если они нашли способ отчитаться о своей работе мистеру Роджерсу, другой классный способ, то это сохранит вам нервы». И эта несчастная девочка!
— Ваша Джейн? Джейн Уард? Она там тогда была?
— Джейн, бедняжка! Вы знаете, как она дотошна в этой процедуре — я это называю «красной лентой», — я могу сказать вам, что она была почти что в слезах. «А теперь послушайте, — сказала я ей, — это не наша забота, скажу я вам! Мы здесь для того, чтобы присматривать за женщинами, а не для того, чтобы подписывать эти бумажки каждый раз, когда вы что-то пытаетесь улучшить! Что они по этому поводу будут делать, их дело и больше ничье. И это то, за что им платят!» После двадцати восьми лет работы я обязана знать, каковы мои обязанности, Элеанор, и как раз это я ей и сказала! — И это было на девять лет больше, чем могла представить медсестра Торн.
— Как случилось, что она была распакована, Бет? Должен же быть ответ.
— Да, конечно, к моему собственному стыду, когда пришла посылка, меня там как раз и не было. Хотя я не скажу, что в таких условиях это что-то бы поменяло.
— Нет?
— О нет, я была в Хиллкресте с доктором Стивенсом! Я думала, что вы знаете.
— Да, понимаю.
— Я имею в виду, в тот раз была моя очередь дежурить в Хиллкресте, вы должны об этом знать.
— Конечно. Значит, это Джейн Уард вскрыла посылку?
— Когда я пришла, Джейн была очень взволнована. Я хотела бы, чтобы это не пошло дальше нас двоих, Эл, но я думаю, что это Альберт. Ужасный ребенок.
— Какая нелепость!
— Элеанор, я то же самое ей и сказала! Но вы себя знаете. И она такая растеряша! «Непробужденная» — я так ее называю. И нашу милую Барби, кстати, тоже.
Джейн Уард была самой молодой медсестрой в Клинике, фактически на год моложе Барби Минтнер. Но Барби была гораздо красивей.
— Бет, это нелепо! — повторила Элеанор с волнением, но вполне довольным тоном.
Бет понизила голос.
— Да, не думайте, что я обвиняю Альберта, слава богу, этот бедолага делает свою работу. И, Эл, когда я думаю, что ему в голову может взбрести!..
