Что касается того, чем он заполнял свои тетради, что он там строчил целыми днями, тут было ясно лишь одно: то были не цифры, потому как в нашем доме, что не пересчитывай, таким длинным суммам взяться было неоткуда.
* * *
Всякий раз, когда папа помогал какому-нибудь Пьеру, Полю или Жаку, всякий раз когда он подсоблял хозяевам окрестных ферм, он обязательно совершал парадный проезд мимо нашего двора, горделиво восседая на взятом напрокат тракторе, красуясь, как на конкурсе красоты. Казалось, он гордился тем, что работает, это придавало ему какой-то особенный шик, особый размах, возвышало его, правда, обычно ненадолго.
Отец и впрямь смотрелся эффектно за рулем какого-нибудь «Джона Дира»[3]: он становился фигурой иного масштаба, у него появлялась парадная выправка и особая торжественность во всем облике. Работа даже пробуждала в нем некую властную уверенность, от которой дома не оставалось и следа или же он тщательно ее от нас скрывал, ведь иначе ему было бы невозможно ужиться с мамой, у которой властность была в крови.
— Пап, покатай нас, пожалуйста!
На своем тракторе он был похож на Посейдона, ну или на Нептуна, неважно, в общем, на статую какого-то бога. Он был таким высоким, таким неприступным, и, чтобы с ним поговорить, приходилось высоко задирать голову и повторять громко по нескольку раз, перекрикивая шум двигателя. Он же непринужденно возвышался над нами, подавляя нас своим гордым, почти надменным видом, чуть-чуть задаваясь, хотя все прекрасно знали, что завтра он опять станет безработным.
Особенно нам нравилось, когда наш гусар врубал первую передачу и принимался гарцевать перед нами, будто всадник на манеже. А когда папа подъезжал к дому, то сначала из-за забора, как правило, показывалась его голова, эдакая тыква в кепке, то и дело подскакивающая на ухабах вместе с трактором. В эти дни отец важничал так, будто трактор наш собственный, будто мы могли угрохать несколько миллионов на такой вот агрегат или же владели полями, соответствующими подобной технике. И вместо того, чтобы остановиться посреди двора, он делал несколько кругов почета, что-то горланя с высоко поднятой головой, чтобы уж все точно обратили на него внимание. Обычно нам не хватало терпения стоять и дожидаться окончания этого представления, и мы пускались вдогонку за трактором, чтобы тоже прикоснуться к этому чуду, вскарабкаться на него, но в такие моменты отец настолько поднимался над мирской суетой, что даже не замечал нас.
Чтобы по-настоящему гордиться отцом, нам нужно было бы всегда видеть его только таким — когда он работает, а мы где-то там, внизу. Но проблема заключалась в том, что с наступлением вечера он должен был отводить стального коня хозяину, а отдав его, отец напивался и уже без рева двигателя, тихим ходом возвращался домой, не подскакивая на ухабах, пеший и пьяный.
Обычно после традиционных кругов почета папа отводил немного времени на то, чтобы перекусить с нами, и если, обедая, он никогда не глушил мотор, то лишь потому, что толком не знал, как потом такие штуковины заводить, и больше всего боялся заглохнуть.
В такие дни тон обеду задавал трактор. Мы ели, даже позабыв включить телевизор, завороженные этим прекрасным зрелищем, а дрожащие окна и трясущиеся стены дома приводили нас в радостное возбуждение. Игнорируя полные тарелки, мы глаз не могли отвести от своего красного идола, подрагивающего во дворе. Мы представляли эту громадину нашей: как мы сидели бы в ней, с тремя сотнями лошадей под капотом, которые привлекали нас куда сильнее, чем в какой-нибудь банальной моторной лодке, и за нами бы вился этот чертовски приятный дымок, пахнущий громом. Кстати, как-то раз именно в один из таких дней малыш Том воспользовался всеобщей расслабленностью, взобрался под шумок на трактор и включил первую передачу. И если бы тракторы ездили чуть быстрее, мы бы нашего братца наверняка больше не увидели — при том, сколько времени отец тогда за ним гонялся, хотя руль у трактора был вывернут до упора. Раз двадцать, не меньше, агрегат переехал курятник, так что мы потом два месяца питались курятиной.
После того инцидента каждый раз, как во дворе появлялся трактор, мы с малыша Тома глаз не спускали, следили, чтобы братец не вставал из-за стола, потому как перепаханный двор и погибшие куры — это еще куда ни шло, а вот попади трактор на шоссе, и все это имело бы последствия совсем другого масштаба.
В тот день отец был особенно бдителен, потому что сзади к трактору был прикреплен огромный бак с прозрачной жидкостью красивого голубого цвета, на первый взгляд совершенно безобидной. М поскольку сам по себе голубой цвет никак не вызывает мыслей об опасности — тем более такой красивый, прямо как у воды в бассейне, то с каждой стороны бака было нарисовано по черепу. На этот раз перед нами стоял уже не трактор, а настоящий бомбардировщик. Поэтому вид у папаши был исключительно серьезный, а важность порученной ему задачи отрицательно влияла на его аппетит. Для такого случая ему даже был необходим второй пилот, помощник, достаточно толковый, чтобы открывать и закрывать клапаны в конце каждого захода, чтобы не переводить ядохимикаты зря и по возможности избегать распрыскивания в жилых зонах. На эту должность выбрали, конечно, меня, как самого высокого. Мое избрание обошлось тогда без скандала, потому что, хотя братишки и осознавали, как классно кататься на тракторе до самого вечера, но перспектива провести это время в окружении черепов привлекала их куда меньше.
Перед отправлением мама заставила нас выпить липового отвара с валерьяной, и, по правде говоря, дремота быстро одолела волнение.
Когда мы собрались уезжать, остающиеся члены семьи выстроились провожать нас торжественно, как на войну. Стоя на крыльце, мать, старуха и братишки, уж наверно, волновались за нас, но из чувства солидарности держались уверенно. Перед самым отъездом папа тщательно объяснил мне тонкое различие между ON и OFF, открыто — закрыто, вниз — распылять, вверх — прекратить. В порядке эксперимента мы с ним один раз проделали эту операцию, просто чтобы посмотреть, — и действительно, достаточно было коснуться переключателя, чтобы появилось небольшое облако, голубая изморозь, которая разом смела торжественное построение у крыльца, вызвав у присутствующих приступ кашля до слез. «Хорошо, — сказал отец, — значит, работает… Все пройдет отлично».
И действительно, все бы прошло отлично. Если бы в последний момент не вмешалась бабушка: мол, заверните по дороге в город и привезите мне мою телепрограмму. А так все прошло бы просто замечательно.
Просто так получилось, что бабулю мы услышали, а поскольку отец никогда не осмеливался ей перечить, поскольку он был примерным сыном, то было заранее известно, что мы обязательно сделаем этот крюк, заедем в центр города, прокатившись по пешеходной улице прямо до газетного киоска, обеими руками удерживая переключатель в положении OFF и стараясь все сделать как можно лучше, только неприятностей себе на голову накличем.
* * *
На следующий день в газетах только об этом и писали, но, странное дело, все было представлено так, будто речь шла о состоянии всей химической промышленности в целом, а не о разоблачении чьей-то оплошности. И несмотря на довольно тяжелые для такого маленького городка, как наш, последствия случившегося, настоящими жертвами стали мы с отцом, потому что всю ночь потом жутко кашляли и глаз не могли сомкнуть, в отличие от тех бедолаг, которые случайно попали в облако и, кстати, в основном были просто старыми астматиками.
