Достав неизвестно откуда зубочистку, леший с самозабвением принялся ковырять в щербатых зубах.
— Ты вот меня отталкиваешь, — продолжал он, сплевывая на пол, — а я тебя, как никто, понимаю! Можно сказать, всей душой! Сам по лагерям лямку тянул, в зоне срок мотал. Был у меня в юности заскок — дай, думаю, сделаю людям добро! Посмотрел вокруг и решил: надо им настроение поднять! Жизнь и без того тяжела, так они, бедолаги, приходят на кладбище и видят, что покойнички-то зачастую моложе их в могилках отлеживаются. А люди, они такие — все подсчитывают, а потом расстраиваются. Обмозговал я это и давай по ночам надгробные плиты с кладбища утаскивать и даты рождения и смерти перебивать. Кому сто лет дам прожить, кому — сто двадцать, а одной симпатичной дамочке, погорячился, отвалил по щедрости душевной аж двести шестьдесят годочков! И что ты думаешь? — Леший даже вскочил на ноги от возмущения. — Никто спасибо не сказал! Им бы, родственничкам покойных, радоваться за своих близких, а они в милицию: осквернение могил, видите ли! На вторую неделю работы взяли с поличным. Потом суд. Пять лет строгого режима! Не посмотрели, что леший… Вот и получается: ни одно доброе дело не остается безнаказанным!
Все еще пребывая в возбужденном состоянии, Шепетуха заходил по студии, задымил махорочной самокруткой.
— Конечно, мы нечисть мелкая, — в голосе его все еще звучала обида, — но и мы кое-что могем! Могу, к примеру, сообщить наверх, что поднадзорный — ты, значит, — скромен до застенчивости и ведет себя паинькой. А могу так расписать твои художества, что загонят тебя в тмутаракань, и будешь там гнить до скончания веков. Да и где это видано, чтобы домовой имел собственную студию, бумажки всякие пописывал. — Шепетуха подошел к рабочему столу Лукария, небрежно переложил несколько листочков. — За печкой твое место, лежи, пузо грей, а ты умствуешь и картинки красками малюешь!
Лукарий сдержался. Где-то в нижнем мире скрипнула дверь. Леший насторожился, повел мохнатым ухом.
— Небось старушонка притащила свои кости из магазина! — предположил он. — Жива еще старая перечница, наказание твое! Ты бы, вместо того чтобы дурака валять, — продолжал Шепетуха наставительно, — шел бы лучше служить! Дело стоящее! Вот возьми хоть меня! Что с того, что сущность я незначительная, зато полезный винтик в большой машине, и тем горжусь! Пускай в Департаменте Темных сил таких, как я, миллионы — одно то, что принадлежу к системе, делает мое существование осмысленным. Людишек надобно блюсти, чтобы лишнего чего не возомнили, да и за преступниками, вроде тебя, глаз да глаз нужен. Великая вещь — чувствовать свою принадлежность к власти! Система тебя и накормит, и напоит, а если надо, то и защитит. Нет, служить — это прекрасно!
Не спеша леший направился к стене с явным намерением выглянуть из астрала в нижний мир. Лукарий напрягся. Фиксируя движения Шепетухи взглядом, он максимально дружелюбно спросил:
— Ну и чего же ты от меня хочешь?
— Совсем немногого! — Шепетуха остановился, подвигал плечами, как если бы под взглядом Лукария собственная шкура стала ему вдруг тесна. — Поговори со мной по-человечески! Каждой твари охота, чтобы кто-то ее послушал, внимание выказал. Посидим, разопьем бутылочку, в картишки перекинемся. Чтобы все как у людей! Ты меня уважь. — Он постучал кулачишком по поросшей редким волосом впалой груди. — И я тебя уважу! Все мы одним миром мазаны, у всех внутрях червоточинка, так что чего уж там заноситься! Будь проще, Лукаш, будь доступней для народа!..
Лукария передернуло. Тем временем Шепетуха был уже в метре от стены. Морщась от брезгливости, Лукарий затормозил движение лешего и, оторвав его взглядом от пола, подвесил в спеленатом состоянии в воздухе.
— Эй, эй, поосторожнее! Поставь где взял! — заверещал Шепетуха. — Поднадзорным запрещается пользоваться своими возможностями!..
Не обращая внимания на вопли Шепетухи, Лукарий выждал, пока внизу в квартире не установилась тишина, и только после этого ослабил хватку. Леший рухнул на пол. Отбежав на четвереньках к стене, он принялся лапками ощупывать свое тело.
— Вот, обижают, — поскуливал он по-щенячьи, потирая ушибленный зад. — У начальства на подначках да на побегушках: этого сбей с панталыку, того напугай, теперь еще и ты измываешься. Податься, что ли, в вурдалаки, там хоть питание усиленное! — Кряхтя, Шепетуха поднялся на трясущиеся ноги, недобро посмотрел на Лукария. — Ну ничего, отольются кошке мышкины слезки! Будет и на моей улице праздник! Заречешься ты, Лукарий, маленькую мерзость забижать. Хотел по доброте душевной предупредить, можно сказать, из петли вытащить, но теперь уж дудки! Заплатишь ты за свою гордыню, все про тебя напишу, все твои художества разукрашу!
Припадая на одну ногу, леший поковылял к трещине в астральной плоскости, но вдруг прыгнул к стене и высунул голову в трехмерное пространство. То, что он там увидел, явно его удивило. Втянув голову обратно, Шепетуха с кривой улыбочкой посмотрел на Лукария и, хлопая бесцветными, в красном ободке, глазами, издевательски спросил:
— А где бабуля? Никак померла? А ты об изменениях в условиях содержания не доложил! А ведь она тебе была дана в нагрузку, в качестве отягчающего наказание обстоятельства! — Леший довольно потер лапки. — Вот и еще одно нарушеньице! Ну да по-мужски я тебя понимаю. — Шепетуха облизнулся, в глазах у него появился масленый блеск. — Красивая баба — это тебе не бабушка-старушка. Подсматриваешь, наверное, по ночам-то, а в ванне прикидываешься мочалкой? Знаю я вашего брата, это только с виду ты ангел!..
Леший встретился взглядом с Лукарием и разом осекся. Блудливая улыбочка сама собой слиняла с его губ, лицо Шепетухи исказил страх.
— Ну ладно, я, пожалуй, пойду! — Он сделал движение в сторону трещины в астрале. — Я разве что, я ничего, сам вижу: женщина во всех отношениях достойная!..
Шепетуха просительно улыбнулся, но было поздно: тельце его вдруг задрожало, задергалось и, оторвавшись от пола, стало сминаться в комок на манер пластилина, который разогревают перед лепкой.
— Я… я больше не буду! — завопил леший во весь голос.
— Нет, Шепетуха, я тебе не верю. Стоит мне тебя отпустить, как ты сейчас же побежишь доносить, а мне нужно время подумать. — Лукарий взял со стола трубку, начал набивать ее табаком.
Невидимые силы продолжали свою работу над лешим. Постоянно меняя форму, он то расширялся и казался блином, то удлинялся и свисал с потолка веревочкой.
— К вам… к вам пришли! — Шепетуха умудрился выпростать руку и показать куда-то в дальний угол студии. Лукарий обернулся. В струившихся волнах голубоватого света там материализовалась тонкая, закутанная в длинный плащ фигура. Как бы стряхивая отдельные искорки, женщина расправила одежды, откинула с головы капюшон. В ее огромных, устремленных на него русалочьих глазах было нечто трагическое, взгляд гипнотизировал.
— Миледи?.. — Лукарий поднялся из кресла. — Извините, миледи, у нас тут с приятелем небольшое дельце. Я мигом его закончу и буду весь к вашим услугам.
Он повернулся к Шепетухе. Тот висел в полуметре от пола, спеленатый невидимыми силами. Жестом руки, как хирург скальпелем, Лукарий располосовал пространство. Следуя за его движением, оно искривилось и, будто в воронку, стало всасывать в свои глубины волосатое, отбивающееся тело Шепетухи. Двигаясь, как щепка по кругу, ввинчиваясь в образовавшийся тоннель, леший скрутился штопором, голова его ушла в плечи, оставив на поверхности лишь огромный рот.
