– Он был жестокий, коварный и закомплексованный… Зачем же надо было непременно так изуверски убивать этого глупого Дантеса?
– Но Дантес приставал к жене Пушкина…
– Ха! Ну и что? Может, у них любовь была? А Пушкин-то, кстати, и сам был не прочь гульнуть на стороне. Великолепный пример мужского эгоизма – мочить любовников своих жен.
– Герда, деточка, но это же была честная дуэль…
– Ничего себе честная! Пушкин здоровски стрелял, гораздо лучше Дантеса. И вызвав косого Дантеса на дуэль, фактически подписал тому смертный приговор. Дантес был обречен. И Пушкин это прекрасно знал. Это был не вызов на дуэль, это было вежливое приглашение на казнь. Недаром Дантес постоянно отказывался стреляться с Пушкиным. Что он, дурак, на верную смерть идти? К тому же Пушкин не имел ни малейших представлений о чувстве такта.
– А это еще почему?
– Стрелять человеку в нос – это дурной тон и форменное издевательство над родственниками усопшего. Пушкин подумал о том, как Дантес в гробу смотреться будет с раскуроченной физиономией? Родственникам и друзьям положено покойника в лоб целовать. Занятие само по себе не особо приятное, а тут еще и носа нет. Если бы Пушкин был благородным человеком, то стрелял бы, как все приличные люди, – в живот.
– Герда…
– Что Герда?! Пуля в брюхе, это, сообщу я вам, самое то, чтобы противника замочить. Попадания в живот – они самые удачные. Поэтому и целиться надо не в грудь или голову, а в пузо. Точнее говоря – в пуговицу на рубашке или что-то в этом роде… Этот нехитрый прием не дает глазу растеряться, живот-то большой, а пуговица маленькая, целишься в пуговицу – значит, больше вероятности угодить в живот.
– Детка, где ты набралась всей этой гадости?
– Это не гадость, а правда жизни. Я с отцовским телохранителем всю эту перестрелку по косточкам разобрала. Он – настоящий профи. И в подобных делах получше вашего разбирается.
Во время всей полемики, более уместной на занятиях по начальной военной подготовке, нежели на уроке литературы, Марат не отрываясь смотрел на Герду. В мальчишку стремительно врывалось какое-то сладостное и жгучее чувство. Оно наполняла Марата доселе неведомым восторгом… И когда ошарашенный педагог перевел взгляд на класс и растерянно спросил, что дети думают по данному вопросу, Марат вскочил, вытянул руку, и ликующе выдохнул:
– Я! Я согласен… С Гердой.
– Почему это, Раевский? – выронила указку потрясенная учительница.
– Потому… потому что… Я люблю ее.
Урок был сорван.
– А ты смелый, – сказала Герда, когда они с Маратом выходили из школы.
– Да нет, что ты… Это я просто так.
– Что «просто так»? Любишь меня «просто так»?
Марат опустил глаза и густо покраснел…
– Ладно, Марат, не обижайся. – Герда дернула его за рукав. – Я же все понимаю. Ты молодчага. И тоже мне нравишься. Пойдем, погуляем? Что-то домой совсем неохота.
И они пошли гулять. И совершенно случайно вышли на задний двор школы. Когда Марат это понял, было уже поздно. На них с большим интересом смотрела стая местных шпанят. Столкновение было неизбежно.
Ничего не подозревающая Герда пристально рассматривала разномастную группу оборванцев. А Марат с ужасом представлял, что сейчас произойдет. «Уж лучше смерть, чем позор», – решил Марат и, обняв покрепче свой несчастный ранец, двинулся к шпанятам.
– Здрасьте.
– Здорово, здорово… Ты че это? Раньше один приходил, а сегодня, значит, с подмогой? Нам даже как-то не по себе стало. Страшно.
Шпанята весело заржали.
Марат еще плотнее обнял ранец.
– Понимаете, тут такое дело… Девчонка ни при делах. Мы случайно сюда зашли. Если нужно, разбирайтесь со мной, а ее не трогайте.
– А кто она такая?
– Одноклассница.
– Влюбился, что ли?
– …Да.
– Что за куколка, как зовут? Лицо незнакомое…
– Герда. Герда Филатова.
– Ни фига себе! Что, того самого Филатова дочка?!
– Угу.
– Ну ты, брат, даешь! Сам себе приключения на задницу ищешь! Ее папаша тебе таких кренделей выдаст, что наши конфетами покажутся. А ты смелый, хоть и дурак. Звать-то как?
– Марат.
– Да-а… Марат. Мы с тобой вот что решим. Пацан ты конкретно безбашенный, это ясно. Трогать тебя больше не будем, смысла нет. Ты и так почти покойник. Идите себе куда шли. А про ее папашу не забывай – с огнем играешь. Завязывай, пока не поздно.
– …И как тебе только удалось пройти через этих хулиганов? – удивилась Герда, взяв Марата под руку. – Это же настоящие малолетние бандиты. Мне про них папа рассказывал. Я точно знала, что тебя сейчас отколошматят, а меня изнасилуют, как последнюю шлюху…
От этих слов у Марата натурально пропал дар речи. Его напрочь нокаутировала фраза «изнасилуют, как последнюю шлюху…» Об этой жуткой перспективе Марат как-то даже и не думал. Максимум, на что хватало его фантазии, – это личный позор под тумаками шпанят. И… И презрительно удаляющаяся в даль Герда: мол, тоже мне влюбленный хиляк с задрипанным рюкзаком, рыцарь, которого соплей перешибить можно…
– У тебя, Марат, ведь на самом деле не было ни единого шанса, – продолжала Герда, возбуждаясь все больше. – Я заинтригована. Они что, твои друзья?
– Да нет, в общем, – промямлил Марат. – Я, ну, короче… попросил, чтобы нас пропустили.
– И все?
– Ну да.
– Это гениально. У тебя талант влиять на людей. И хладнокровно анализировать обстановку, выбирая оптимальный вариант. К тому же ты справедливый и не трус. Точно говорю. Наверное, у тебя уже есть свое предназначение. Интересно, какое? Папа говорит, что у всех есть какое-нибудь предназначение. Может, ты станешь известным дипломатом, или журналистом. Или полицейским…
– Насчет таланта и предназначения не знаю… – пробормотал Марат, – только вот…
– Что «вот»?
– Если ты была уверена, что меня изобьют, а тебя… – Марат сглотнул, – ну… это… изнасилуют… Что же ты не убежала? Или не позвала на помощь?
– Ну, во-первых, убежать я бы не успела. Во-вторых, кричать было бесполезно. А в-третьих… В-третьих, вот, смотри.
И Герда ловко достала из бокового отделения ранца пистолет.
Марат был потрясен.
– Что это?
– «Вальтер», – спокойно ответила Герда, – держи, не бойся, он на предохранителе.
– Да я и не боюсь.
Его рука приняла оружие легко и радостно.
– Тяжелый.
– А то. Настоящее боевое оружие никогда ни с чем не спутаешь. Можно было бы, конечно, выбрать что-нибудь полегче, дамский какой-нибудь… Но я предпочитаю серьезные вещи.
