Эскарготу потребовалось полторы минуты, чтобы убедить себя в обратном. Какой бы ни была правда, Стоувер ее не знал. Стоувер был морщинистой жабой, мерзким клопом, гадюкой, назойливым, узколобым, сгорбленным старикашкой, который, к несчастью, действительно мог засадить Эскаргота в Монмотскую тюрьму. Навсегда отказаться от общения с дочерью! Они готовы заплатить, чтобы он от них отвязался, да? Эскаргот яростно пнул куст травы, и от резкого движения тюк с книгами развязался. Тома Дж. Смитерса разлетелись по всему лугу; шелестя страницами, с глухим стуком попадали на землю, усыпанную остатками ложа из сосновой хвои.
Эскаргот пнул куст еще раз, просто со зла. Будь это книги любого другого автора, он бы поплясал на них, попинал бы их, растерзал в клочья, а потом выбросил бы все двадцать пять томов в реку – за одно то, что они поступили с ним так вероломно. – «Почему, – подумал Эскаргот, – он не пошел сначала в лавку Бизла и не потратил деньги на костюм и пару башмаков?» Это солнечный свет превратил золото гоблинов в дрянь, из которой оно и было создано. В темном помещении лавки оно осталось бы золотом. Тогда это стало бы проблемой Бизла. Но Эскарготу слишком не терпелось насладиться корчами Стоувера, вот в чем дело. Да, искатель приключений из него получился хоть куда: обобранный гномом в мятой шляпе, введенный в заблуждение милым личиком, изгнанный из города хозяином таверны и вышвырнутый – подумать только! – из собственного дома женой, которая целых два года бесила его своими пирогами.
Эскаргот наклонился, подобрал с земли книги и снова уложил на одеяло. Когда он выпрямился, кожаный мешочек легко ударил в грудь. Он увязал книги в тюк, торопливо вошел в помещение мельницы и закрыл за собой дверь. Магия не магия – он посмотрит, что это за амулет правды. Скорее всего, вещица ничего не стоит. Конечно, она ничего не стоит. Иначе и быть не может. Вероятно, там окажется пара заводных щелкающих челюстей. Лета со своим мнимым дядюшкой наверняка сейчас помирает со смеху. Эскаргот распустил ремешок на мешочке и вытряхнул на ладонь увесистый амулет. Это был камень – округлый сероватый камень, испещренный прожилками аметиста и кварца, с вырезанным на нем глазом с полуприкрытым веком, который, казалось, вот-вот подмигнет.
С виду камень, безусловно, походил на волшебный амулет, ничего не скажешь. Однако оставалась вероятность, что это амулет гоблинов, изготовленный потехи ради. Возможно, он даже представляет опасность. Но с какой стати, подумал Эскаргот, Лете или гному желать ему зла? Похоже, они хотели единственно похитить у него шарики для неких непонятных целей. По крайней мере, прошлой ночью он не видел никаких страшных снов, только подернутое туманной дымкой лицо. Лицо гнома, вот чье. Лицо странного дядюшки Хелстрома. Ну конечно. Последняя мысль немного испугала Эскаргота. Кто же такой этот дядюшка, со своим табаком из водорослей и окованным медью посохом, выбивающим искры из земли? Надо полагать, какой-то чародей! А подписанный том Смитерса! Проклятье! Лета улизнула с подписанным томом Смитерса, оставив взамен камень, украшенный дурацкой резьбой.
Эскаргот положил амулет на подоконник маленького окна, выходящего на реку. За окном на легком ветру медленно вращались крылья мельницы, пролетая мимо одно за другим.
– Скажи мне, амулет правды, правду или ложь пишет Дж. Смитерс в своих книгах? – Амулет правды лежал на подоконнике, залитом солнцем. Эскаргот попробовал еще раз: – Каково настоящее имя Эбнера Хелстрома? – Ничего не происходило. – Какого цвета у меня рубашка? – спросил Эскаргот. – Она прямо перед тобой, амулет правды. – Камень молчал. – Я круглый дурак, – сообщил Эскаргот амулету. – Я потерял все, что имел и хотел иметь; и если ты хочешь знать правду, в половине случившегося виновато мое тщеславие. Больше чем в половине. Именно мое тщеславие.
Он взял амулет и положил его обратно в мешочек. Он остался с никчемным мертвым куском камня. Он будет носить его на шее всю жизнь, решил Эскаргот, как постоянное напоминание о горьких плодах тщеславия. Он станет великим праведником и будет странствовать по дорогам вдоль реки, худея, питаясь червями, посыпая пеплом голову. Нарисовавшаяся в воображении картина внезапно показалась Эскарготу смешной и нелепой. Казалось, даже башмаки смеялись над ним, с самым пренебрежительным видом высовывая свои языки. Старый горбатый Стоувер со своими молитвенными собраниями, жена с ее драгоценными пирогами, Вурцл с саламандрами – по всей видимости, все они, заключил Эскаргот, родились на свет, чтобы выкидывать разные коленца на потеху богам. И дядюшка Хелстром, хмуро подумал Эскаргот. Ладно, сам он больше не станет откалывать никаких штук. Он отправится вниз по реке, вот что он сделает, как только получит деньги от адвоката Смиглза. Возможно, он возьмет с собой Энни, наплюет на закон. Они могут пуститься за ним в погоню, коли пожелают, но это будет поистине жаркая погоня. А если он случайно встретится с дядюшкой Хелстромом, волшебник он или нет, то расквасит коварному гному нос.
Эскаргот повесил мешочек на шею, застегнул рубашку и отправился в лес за сосновой хвоей для нового ложа. Но на полдороге он отказался от своего намерения. Он вообще не ляжет спать сегодня ночью. Всю ночь он будет строить планы дальнейшей жизни. А завтра утром он заберет у Смиглза свои деньги, купит лошадь и съестные припасы, доедет по тянущейся вдоль реки дороге до Города у Высокой Башни и остановится там в гостинице. Если кто-нибудь там знает Эбнера Хелстрома, Эскаргот незамедлительно отправится к гному. А если нет, значит, вся эта история послужит для него хорошим уроком, верно? Эскаргот вытащил из тюка «Каменных великанов» и зашагал к реке.
Погода в тот вечер была не такой, какой обещала быть. Солнце, с утра взошедшее во всем своем великолепии, подернулось дымкой и потускнело, и снова еще до наступления темноты над рекой поднялся туман, и погруженный в вечерние сумерки мир словно замер в тревожном ожидании. Когда Эскаргот поймал себя на том, что напряженно щурится и наклоняет книгу то в одну сторону, то в другую, силясь рассмотреть строчки в тусклом свете, он сдался. Он снова чувствовал в воздухе нечто странное. Возможно, дело было в том, что стояла осень; а возможно, и в том, что приближалась ночь Хэллоуина. Луна медленно поднималась над темной стеной леса, то появляясь в разрывах туманной пелены, то вновь исчезая. А один раз, когда Эскаргот случайно посмотрел на небо, какая-то тень мелькнула на фоне бледного лунного диска, – вероятно, летучая мышь. Но тень походила скорее на ведьму на помеле, нежели на летучую мышь.
Эскаргот на мгновение задался вопросом, что именно он увидел там, но сразу вернулся к мыслям о маленькой Энни. Он мог тайно проникнуть в дом и умыкнуть завернутую в одеяльце малышку. Наплевать на все висячие замки, навешенные на дверь женой. Ему ничего не стоит взять с собой в путешествие столь легкую ношу, и дочка достаточно любит его стряпню, чтобы оставаться пухленькой. Эскаргот улыбнулся при воспоминании о том, как лихо она уплетает овсяную кашу, не обращая ни малейшего внимания на попадающиеся комки. Когда она подрастет, у нее будут мозолистые ножки и глаза, зоркие, как у сокола. Она научится определять время по ветру, станет понимать эльфийские наречия и нечленораздельное верещание гоблинов. Что из нее получится, коли она вырастет в Твомбли, под бдительным присмотром великого и могучего Стоувера? Эскарготу даже думать об этом не хотелось. Он должен выкрасть девочку. Другого выбора у него нет.
