Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
— А вдруг там мощнейший источник радиации и, сняв плиту, мы инициируем такой выброс, что никто из здесь собравшихся живым отсюда уже не выберется?
— Не городите ерунды! — Агафангел Феодосиевич даже плюнул с досады. — А еще физик! Да разве известняковая плита, пусть даже метровой толщины, сможет ослабить гамма-излучение до почти естественного фона? Ну немного, пусть в несколько раз, превышающего, — поправился он, отмахиваясь от посыпавшихся со всех сторон поправок и уточнений. — Несущественно… Тем более что «фонят» как раз те камни, что мы сняли с плиты, а поверхность ее имеет почти естественный фон.
— Совершенно верно, — солидно кивнул головой бородач Никита Светозаров, поскольку утверждение касалось его, непосредственно проводившего замеры.
В ответ физик-помор только развел руками, торжествующе улыбаясь.
Почувствовав, что настала его очередь вмешаться, Бежецкий кашлянул и поднялся на ноги.
— Так как вопрос о вскрытии ворот остается спорным, я, согласно вверенным мне полномочиям, — формулировочка была насквозь «совковой», но ничего более подходящего, как назло, на ум не шло, — откладываю эту процедуру вплоть до поступления исчерпывающих инструкций из Санкт-Петербурга.
Сразу же после прозвучавшего заявления поднялся разноголосый ропот, и Александру тоже пришлось добавить металла в голос:
— Я сказал «откладываю», а не «отменяю». Это для тех из господ ученых, кто не расслышал. Продолжайте исследования, не связанные непосредственно с проникновением внутрь объекта, съемки, замеры… А последнее слово в вопросе «вскрывать или не вскрывать» все равно останется не за нами.
Ученые, разочарованно гудя, разбрелись кто куда, и у костра остались только Бежецкий с «подручными», один из казаков, Леонард Фридрихович и Тунгус. Последний, как показалось Бежецкому, одобрительно посмотрел на «капитану» и улыбнулся, продемонстрировав свои на редкость белые и ровные, хотя и мелковатые, зубы…
5
— Можно?
Унылый, сутулый и долговязый солдат, нестроевой статус которого был понятен любому искушенному взору по одному только неряшливому мундиру с болтающимися на соплях тусклыми пуговицами, погонами, съехавшими куда-то на грудь, и коротковатыми рукавами, обнажавшими мосластые запястья, а более всего — по повисшей чуть ли не до колен пряжке ремня, украшенной каким-то смазанным гербом, цепляясь прикладом длиннющей винтовки с примкнутым штыком за все возможное и невозможное, ввел Бекбулатова в кабинет и представился по форме:
— Рядовой караульной роты Пшимановский заключенного номер три тысячи двести пятьдесят пять доставил!
Кабинет, скрывающийся за монументальной дверью, украшенной надраенными до солнечного блеска, но глубоко проеденными местами ядовитой зеленью латунными цифрами «66» (впереди номера кто-то не без яда нацарапал на облупившейся краске чем-то острым еще одну шестерку, намекая, видно, на нечто инфернальное, свившее здесь свое гнездо), сильно напоминал школьный пенал, поставленный на ребро: непомерно высокий потолок при исключительной узости помещения, уходящего вдаль не менее чем на десять метров.
В бесконечно далекой перспективе, за конторским столом, едва видным из-под рыхлых и шатких пирамид канцелярских папок, а также разного вида, оттенка, формата и степени ветхости бумаг, сложенных в относительном порядке и разбросанных совершенно произвольно, высовывалась чья-то плешь, старательно заретушированная жидкими волосенками, черными и блестящими, аккуратно зачесанными набок, но все равно предательски светившаяся сквозь все декорации.
Сидевший поднял голову на призывный глас и, вперив в вошедших долгий взгляд из-под круглых очков в металлической оправе, задумчиво принялся грызть деревянный черенок перьевой ручки, которую сжимал в руке.
Несмотря на солидную лысину, чиновник был относительно молод — лет тридцать-тридцать пять — и несколько пухловат. Видимо, для того чтобы придать себе мужественности, он отпустил усы, которые, увы, росли жидковато, и все попытки как-то напомадить их, придать воинственности, что ли, привели к тому, что упитанная физиономия столоначальника приобрела разительное сходство с кошачьей.
Одет «котяра» был в черный сюртук полувоенного покроя без каких-либо знаков различия, обильно присыпанный по плечам перхотью, в очередной раз доказывавшей, что почти полное отсутствие волос сему бедствию не преграда…
Наконец взор чиновника приобрел некую осмысленность.
— Вольны, э-э-э… сольдат…
Рядовой Пшимановский, представить которого стоящим по стойке «смирно» мог только человек, обладающий поистине необузданной фантазией, расслабился еще больше, что само по себе, да еще в сочетании с его фигурой, узкой в плечах и широкой в бедрах, для человека военного было зрелищем почти порнографическим.
— Вольны, сольдат!
Встать еще вольнее было просто невозможно физически, и Пшимановский растерянно обратил к своему подконвойному лошадиное лицо, словно прося помощи.
Видя, что его не понимают, чиновник горестно вздохнул, с минуту рылся в бумагах, прежде чем извлечь на свет божий растрепанную книжицу, еще дольше листал ветхие страницы туда-сюда и наконец водя для верности пальцем, прочел, налегая на последний слог:
— Свободны…
— Оба?!! — еще более изумился конвоир, становясь похожим на вопросительный знак.
— Нет… Только ви, сольдат. За… М-м-м… Э-э-э… Заключенного положитье… Э-э-э, оставьтье…
Обрадованный солдат перебил толстячка, запутавшегося в глаголах окончательно, совсем непочтительно:
— Тогда расписочку позвольте…
Когда, грохоча прикладом своего допотопного «оленобоя» о стены и мебель, царапая штыком стены, а ружейным ремнем цепляя за ручки шкафов, унося в нагрудном кармане мундира листок с накорябанными странным чиновником неразборчивыми каракулями, рядовой Пшимановский удалился, хозяин кабинета приглашающе указал по-детски пухлой короткопалой ладошкой на расшатанный стул:
— Садитьесь…
Владимир не стал привередничать, усевшись по-хозяйски на скрипящее сиденье и скрестив руки на груди.
— Ваше имя, род… э-э-э… деятельности?..
Каждый вопрос, даже самый короткий, превращался для толстячка в настоящую пытку. Он кряхтел, пыхтел, шипел что-то нечленораздельное себе под нос, а пальцы его мелькали над растрепанной от частого употребления книжицей, которая, как понял уже Бекбулатов, представляла собой словарь.
— Quelle merdet! — наконец проникновенно заявил чиновник, швыряя свой талмуд на стол и глядя прямо в лицо Владимиру. (Экое дерьмо! (Фр.)). — Eh bien, que pour le merdet, cette langue polonaise? (Ну что за дерьмо этот польский язык? (Фр.)).
— Que tu as fixe les yeux sur moi, le Slave sale? (Что ты уставился на меня, грязный славянин? (Фр.)).
He ожидая разумного ответа на свой риторический вопрос от «тупого варвара», как он себе под нос окрестил штаб-ротмистра, хозяин кабинета снова зарылся в ветхий разговорник.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
