— Да. Я люблю старые церкви рисовать. Они неземные совсем. Легкие. Честные. Почти всякое здание лжет, оно не такое, не так, земля без него была бы лучше. Почти всякое, — а церкви почти никогда. Их хорошо рисовать.
— Так вы церкви просто для себя рисуете?
— И да, и нет. Я на отделении графики учусь, в Новосибе, в художественном. Уже на третьем курсе. Я для курсового проекта делаю.
— По вам не скажешь, что всего два года отучились. У вас уверенная рука. Почти ничего лишнего.
— Да? В самом деле? Скажите, а вы, может, художник?
— Был когда-то, — сказал Юс. — И снова хочу стать.
— А вы как, просто любите рисовать или в детстве рисовали?
— Я Академию кончал. Минскую. Графика и дизайн.
Девушка бросила карандаш.
— Так какого черта вы надо мной смеетесь? Я как дура сижу, малюю, а вы…
— Я… не пишу больше. Вы рисуйте, пожалуйста. Я как-никак ваш клиент. Покупатель. Мое желание — закон.
— А почему вы не рисуете?
— Не пишу я, потому что раньше мог писать, а теперь — нет.
— Серьезно? А что такое? С вами авария случилась?
— Авария. В своем роде.
— Какие у вас ногти страшные. Черные.
— Пальцы — мелочь. Пройдет. Ногти слезут, и все. А не про мелочь я вам не скажу, — серьезно ответил Юс.
— Вы только не обижайтесь, но я вам не верю. Знаете, многие любят ездить в поездах исключительно для того, чтобы поиграть перед совершенно незнакомыми людьми, которых потом никогда больше не увидят. Вы меня разыгрываете.
— Хорошо. Дайте мне бумагу и карандаш. Вы будете рисовать мой портрет, а я ваш. Можно?
— С вашими-то пальцами?
— Ничего. Они болят немного и распухли, но вполне слушаются. Вы же меня простите, если не так выйдет, правда?
— Прощу, — девушка посмотрела на Юса насмешливо и выудила из недр портфеля лист. — Карандаш вам какой?
— Помягче и потолще. И не очень заточенный.
Любопытно, выйдет или нет? С пальцами универсально-убойного назначения? Юс усмехнулся. Милая девушка. Но разболтался так с ней все-таки зря. Она вот так же в соседнем вагоне, рисуя чью-нибудь опухшую со сна физию, и выложит, какой ей клиент попался и как они портреты друг дружки рисовали. Но она славная. И шрам ее ничуть не портит.
А карандаш держать больно. Осторожнее нужно. Первый штрих. Второй. Третий. Еще пару. Нет. Юс вздохнул и перевернул лист.
— Не получается? — осведомилась девушка.
— Это потому что вы вдруг замолчали, — сказал Юс. — Вы говорите. Расскажите о себе. Я ведь рисую вас. А лицо живее, когда говорят. Чем вы занимаетесь, когда церкви не рисуете? Вы ж не только церкви, наверное, рисуете?
— Я еще горы рисую.
— Горы? Это очень интересно. А какие горы вы рисуете?
— Я Алтай много рисовала. Очень красивые горы. Я почти каждое лето на Алтай езжу. И когда есть деньги, и когда нет. Дотуда просто добраться — на автобусах, на попутках. До Горно-Алтайска, а потом по Чуйскому подбросят. Зеленые старые горы. В них много жизни. Но они не сильные по-настоящему.
— А какие горы сильные?
— Памир — сильные горы. Самые сильные, какие я только видела. Большие, жесткие и сильные. Я бы даже сказала — злые, но это неправда, они не злые, они безразличные к человеку, но от них становишься сильнее.
— Вы, наверное, альпинистка?
— Да нет, что вы. Я так. Я ездила по альплагерям, когда деньги были. Живешь там, бродишь по окрестностям, рисуешь. Иногда, правда, и сходишь куда-нибудь, если ребята возьмут. Из меня плохой альпинист. Я маленькая, слабая и руки берегу. А там ребята на двух пальцах подтягиваются — в кошках и с рюкзаком на спине. Если ладонь в щель сунут, так на них всю группу страховать можно. А я даже рюкзак нормальный нести не могу.
— Высоко вас ребята брали?
— На шесть тысяч.
— И как там?
— Красиво. Но мне плохо было. Меня туда парень знакомый затащил, мы с ним в одной школе учились. Говорит, лезь за мной, если что, я тебя дотащу, а красота там такая, нарисуешь — все ахнут. Он пообещал, да не думал, наверное, что меня и в самом деле тащить придется. Еще полдороги, а я как пьяная. Голова трещит, все плывет, горы вокруг пляшут. Меня он как верблюда за веревочку втащил. Потом неделю не хотел разговаривать. Я ому — я ж тебе говорила, а он — я думал, ты прибедняешься. Чуть не поссорились.
— Повернитесь чуть-чуть.
— Как повернуться?
— Левее чуть подбородок. … Вот так, к свету. Еще немного, и будет готово.
— С нетерпением жду.
— Я тоже.
— Но я не так быстро. … Ага, я вижу, у вас уже все.
— Все.
Девушка вынула лист из Юсовых рук. И улыбнулась:
— Странно, правда? Я до последней минуты думала, что вы мне врете. Или что вы, на худой конец, самоученый любитель рисования и будете сейчас заливать, как у вас руки одеревенели без практики и как ничего не получается. У вас очень хорошо получилось. Всего несколькими штрихами, и так хорошо. Особенно улыбка. Я б и не подумала, что так умею улыбаться.
— Вы очень красивая, — сказал Юс.
— Только не пытайтесь за мной ухаживать прямо в поезде, хорошо? Тем более так прямолинейно льстить.
— Вы вправду очень красивая, Оля.
— Да? В свитере и штанах и разобрать невозможно, какого я пола. С этим на роже? — Оля ткнула пальцем в шрам.
— Да, и с этим. Шрамы не только мужчину могут красить. Он тоже делает ваше лицо сильнее. Чувственнее.
— Чувственнее? Мое лицо? — Оля рассмеялась. — Я маме скажу. Она меня уговаривает на пластическую хирургию записаться, подправить. Она страшно за меня переживает.
— Но вы же, наверное, не жалуетесь на отсутствие поклонников?
— Ну вы и вопросы задаете.
— Извините.
— Кстати, и вправду чувствуется, что вы больше не рисуете… не пишете то есть. Смотрите, вот здесь можно было лучше, — Оля ткнула пальцем в рисунок, — и здесь линию убили. Я все-таки не такая глянцевая. Я поживее, чем ваша поцарапанная Барби.
— Вы мне свой-то дайте. А то несправедливо. Вы мой критикуете, а сами…
— А я еще не закончила. И вот что: все я да я говорю. Теперь вы мне отвечайте, а я буду дорисовывать, хорошо?
— Хорошо.
— Так куда вы едете?
— Я в горы еду, — ответил Юс.
— Серьезно? Честное слово, сейчас вы меня точно разыгрываете. Может, вы еще и альпинист?
— Нет. Я совсем не альпинист. Просто люблю побродить в горах. Посмотреть на мир сверху. Написать его. Как и вы.
