– Что? С чего это ты так обрадовался?
– Да с того… Мы, ну, узкоглазовцы, завтра поутру в Сарожу за крицами едем.
– В Сарожу? – Митрий хлопнул глазами. – Так это ж почти полпути… ну, треть…
– А я о чем? – весело расхохотался Прошка. – Так что не вешай голову и смотри веселей.
Митька улыбнулся, застенчиво, как и сестра.
– Вот славно, что ты едешь… Постой-ка, ты вообще как здесь?
– Да так… – Пронька замялся. – Зашел вот, вина выпить…
– Экий питух, – осуждающе покачал головой Митрий. – Вина ему… Что ж, ну, пойдем выпьем. С «полпирога» у меня есть.
– И у меня «полпирога»! На две чарки хватит, эва!
Они вошли в гостевую и уселись там же, в дальнем углу, где до этого сидел Митька. Сальная свеча треща горела на столе рядом, но толком ничего не освещала, а лишь еще больше сгущала тьму. Лиц сидевших за столом – не столь уж там много сидело – не было видно вовсе, мелькали только руки, выхватывавшие со стола чарки с напитками и нехитрую закусочную снедь. В отличие от корчмы, кругом было чисто – пол выметен, ни на столе, ни под столом не валялось ни объедков, ни пьяниц, по крайней мере насколько можно было разобрать в полутьме.
– Я тут не зря сижу, – держа чарку в руках, шепотом повествовал Митрий. – Ловлю попутных, да пока вот никого не поймал. Уж думал – одному, с Василиской. А чего, дошли бы!
– Если б к лихим людишкам не попались, – усмехнулся Прошка. – Их в лесах, говорят, тьма. Понабегли с юга. С тебя-то что взять, а вот Василиска…
– Вот и я за нее боюсь…
– И ты еще не знаешь, как тебе повезло. Ты не только до Сарожи, ты почти до Спасского погоста попутных нашел. Один московский гость едет в Толвуйский погост по Кузьминскому тракту!
– По Кузьминскому? – Митрий так обрадовался известию, что чуть было не опрокинул чарку, а в ней, между прочим, еще плескалось вино, вкусное, недешевое.
– По Кузьминскому, – засмеялся Прохор. – Это ж по пути?
– Да это не по пути, это рядом!
– Ну, вот видишь! Благодари Господа.
Обернувшись, парни дружно перекрестились на Николая Угодника.
– Ты только смотри, Прохор, – тихо продолжил разговор Митрий. – Нас ведь, наверное, ищут…
– Да не «наверное», а точно. Своими ушами слышал!
– Тем более… А вдруг опознают на тракте? Как бы и тебе, и сотоварищам твоим это боком не вышло.
– А, не выйдет! – Пронька беспечно махнул рукой. – Переоденем Василиску в парня… Или, нет, лучше тебя – в девку. У Устина, кузнеца нашего, кажись, две сродственницы в Толвуйском погосте есть. Ежели что, скажем – на богомолье ездили, а посейчас вот – обратно с оказией.
– Ой, Проша, – Митрий вздохнул. – Знаешь, как таких, как мы с тобой, в немецких книжках обзывают?
– Как же?
– Авантюристы! Вот как.
– А-ван… Ну и словцо – не выговоришь, одно слово – немцы.
– Как московит рассуждаешь.
– Ла-адно.
За «московита» – а словцо было ругательное, еще с новгородских свободных времен осталось – Прошка хотел было обидеться, да не стал: не до пустых обид сейчас.
Выпив по чарке, стали прощаться до утра. Обнялись даже. Прохор поднялся с лавки… И в этот самый момент в гостевую ввалились трое знакомых стрельцов с большого посада. При саблях, с бердышами, а один даже с тяжелым ружьем – пищалью.
– Эва! – выкрикнул кто-то. – Здрав будь, Кавзя! Никак на войну собрались? Что, свеи Тявзинский мир порушили?
Один из стрельцов – тот, кого назвали Кавзей, – прищурившись, старательно всматривался в полумрак залы. Не дойдя взглядом до вжавшегося в угол Митьки, стрелец вдруг улыбнулся и махнул рукою, видать, узнал приятеля:
– И тебе поздорову быть, Федор. Не хочу пугать, но кого-то женка весь вечер искала.
– Что, вправду?
– Да врать не буду!
– Ой, ой…
Один из мужиков, до того поклевывавший носом, – по виду мелкий торговец – быстро вскочил на ноги и двинулся к выходу.
– Федя, шапку забыл! – со смехом подначили сзади.
– Ты, Федор, жене скажи – на Стретилове задержался, у бабки Свекачихи!
– Шутники, мля. – Федор затравленно обернулся и, махнув рукой, вылетел из корчмы под общий хохот.
Кто-то подозвал служку:
– Эй, паря, налей-ка служивым. А вы, ребята, что встали? Сажайтеся да расскажите про свеев!
Стрельцы с удовольствием уселись за стол.
– Не, не в свеях дело, – выпив, пояснил Кавзя. – Те смирно сидят. Другая беда: Ефимия, таможенного монаха, убили.
– Как Ефимия? За что? Где? Кто?
– За что, не знаю, кто – тоже еще пока не ясно. А убили – на речке, у монастырской тони. С обрыва в реку скинули – да головой о камень. Так он, Ефимий-то, на мели и лежал с пробитой башкою, покуда тонникам на глаза не попался.
Ефимий – убит! Но ведь… Не может быть! Однако с чего бы врать стражникам?!
Убит!
В ужасе раскрыв глаза, Прошка привалился к двери.
Глава 4. Двойной удар
…поступки этих варваров мне опротивели, и мне было крайне неприятно быть невольным свидетелем всех смятений и раздоров, имевших там место…
Де ла Невилль. Любопытные и новые известия о Московии
Май 1603 г. Нагорное Обонежье: деревня Сарожа
– Чаво запоздались?
Московский гость явно нервничал, ходил вокруг возов, постегивая плеткой по красным, с подковками, сапогам. Тщательно расчесанная окладистая борода его билась о толстое брюхо, словно попавшаяся в невод рыбина. Маленькие глазки смотрели подозрительно, мутно, с тем самым явно заметным презрением, что так отличало московских бояр. Бояр – но не купцов, а вот поди ж ты…
Солнце еще не встало, и над посадом нависала предутренняя туманная полумгла, похожая на густой ячменный кисель, белый и липнущий к ложке. Тихо было кругом, даже птицы не пели – рано, – лишь поскрипывали колеса тронувшихся с места возов, да, прядая ушами, хрипели лошади, из тех, что по два рубля за штуку, – неказистые, но выносливые.
Пронька ничего не ответил купцу, лишь усмехнулся – ничего они и не запоздали, явились вовремя, это московский гость привередничает, ячество свое напоказ выставляет, мол, я тут главный, а вы все – навоз и не более.
– Что за девки? – он хмуро кивнул на Василиску и переодетого Митьку. Брат с сестрой были в одинаковых темных платках и длинных сермяжицах, сысканных Прошкой на хозяйском дворе. Так себе были сермяжицы, рваненькие, так ведь и не бояр из себя изображали, сойдет.
– То Платон Акимыча родственницы, – пояснил Прохор. – Приживалки с погоста Тойвуйского.
