Она смотрела на него широко открытыми глазами.
— Это просто мазь, Кэсси. Просто мазь.
Она медленно выдохнула, потом еще раз, и Амир не отводил глаз от ее лица. Наконец она отвела взгляд и, не говоря ни слова, скользнула в постель. Краем глаза он увидел мелькнувшую белую кожу ног, и в глубине его души что-то зажглось, подвергая испытанию его добрые намерения. Он выждал целую минуту, прежде чем подняться. Его губы искривились в пародии на улыбку. Когда в последний раз прикосновение к красивой женщине было для него испытанием?
Он нес за нее ответственность. Ему были знакомы традиционные взгляды. Как, например, следующее убеждение — если вы сохранили кому-то жизнь, теперь этот человек принадлежит вам. На секунду он задумался о том, каково это — иметь Кэсси в своем полном распоряжении, готовую исполнять его любую прихоть. Но все было не так просто. Он отвечал за нее, и это бремя целиком лежало на его совести.
Он медленно подошел к кровати. Она лежала отвернувшись от него, укрывшись до талии тонким одеялом.
— Подними рубашку повыше, — хрипло приказал он.
С комом в горле он смотрел на то, как она извивается под одеялом, а затем задирает хлопковую рубашку, открывая тонкую полоску молочно-белой кожи.
— Хорошо, — сказал Амир, сев на край кровати и берясь за крышку баночки.
Он подумал о том, куда надо класть руки, как правильно надавливать на напряженные мышцы.
Единственная проблема заключалась в том, что, по его опыту, подобный лечебный сеанс часто приводит к другому удовольствию, обычно чувственного толка.
Кэсси прикусила губу, напряженно ожидая первого прикосновения. Может, она сглупила, доверившись ему? Да, он был ее защитником, ее спасителем. Даже сейчас сердце у нее в груди сжималось, когда она вспоминала о том, как он встал между ней и толпой. Но поставить себя в заранее уязвимое положение было для нее невыносимо.
Кэсси вспомнила, как Кертис Беван засунул руку под ее школьную блузку всего через несколько минут после того, как встал с кровати ее матери, и к горлу поднялась желчь. Она вспомнила о том, как последний ее начальник намекал, что не прочь устроить «частное совещание». О похотливом взгляде Мустафы, когда она стояла перед ним почти обнаженной. Независимо от того, как сильно болели ее новые синяки, она и правда сглупила! Ни в коем случае нельзя так сильно доверять другому человеку…
В эту минуту что-то мягкое и теплое шлепнулось на ее голую кожу.
— Я передумала. Я не хочу…
— Просто расслабься, — сказал Амир, и его рука на талии остановила ее инстинктивное сопротивление.
Осторожно и нежно он провел ладонью по ее пояснице, растирая мазь. Каждая мышца в ее теле напряглась. Кэсси слишком остро ощущала его твердое бедро рядом со своим, отделенным от него только одеялом, и свою наготу под хлопком рубашки.
— Прекрати напрягать мышцы, иначе будет больно.
— Я не знаю как.
Он вздохнул:
— Подумай о чем-нибудь приятном.
Теперь обе его руки ласкали ее спину, нажатиями пальцев и ладоней воздействуя на чувствительные места.
Кэсси закрыла глаза и коротко вздохнула:
— Ох…
Он тут же замер.
— Тебе больно?
— Нет. — Кэсси потянулась, расслабленная и довольная. — Мне… хорошо.
Лгунья. Ощущения были фантастические. Настолько, что при каждом его прикосновении она едва сдерживала порыв замурлыкать.
— Какое бедро? — Его голос звучал как-то странно. Напряженно.
— Правое.
Через мгновение он стянул покрывало пониже, но не настолько, чтобы обнажить ягодицы.
— Какое-то время будет больно. Это серьезный синяк. — На этот раз он не стал массировать это место, просто мягко погладил, втирая в кожу мазь. — Где еще?
Кэсси замешкалась с ответом, но все же решилась. Очевидно, у Амира не было скрытых мотивов.
Для него это повинность.
— Если не возражаешь… Можно немного повыше?
Не говоря ни слова, он поднял рубашку до лопаток, и Кэсси инстинктивно вжалась грудью в постель. Затем его руки оказались на ее спине, разминая напряженные мышцы. Сперва чувствовалась слабая боль, но она скоро прошла, оставив после себя только удовольствие и блаженство. Кэсси могла бы лежать так целый день, наслаждаясь упоительным массажем.
— У тебя очень умелые руки.
— Спасибо, — коротко ответил он. Очевидно, он уже наигрался в массажиста.
— Можешь остановиться. — Несмотря на свои слова, Кэсси выгнула спину, уткнувшись подбородком в матрас, подставляясь под его руки.
— Еще минуту. — Он спустился ниже, от цепочки, обвившей ее талию, к пояснице.
— Почему тот мужчина забрал цепь из шатра?
— Фарух? Он со мной. Он пришел, чтобы забрать цепь и отнести ее стражнику, который на тебя напал.
— А что с ним?
— Пока ничего. Хотя, кажется, он все еще мучается от боли. — В голосе Амира было явное удовлетворение.
— А потом?
— Он поедет с нами. Мустафа передал мне его для наказания.
— Мустафе это не понравится. — Кэсси припомнила выражение ярости на лице мужчины при виде своего ставленника, корчащегося у ее ног.
— Мнение Мустафы мне безразлично. Его охранник напал на мою женщину. Он должен заплатить за это.
Кэсси, к своему удивлению, не разозлилась на то, что ее заклеймили как «женщину Амира». Может, потому, что ей было так хорошо.
— Что с ним будет? — Она задрожала, думая о варварских порядках чуждого ей мира. — Его изобьют?
— Это слишком быстро и просто. — Голос Амира был холоднее стали. — На окраинах моей столицы ведется большая стройка. Весь процесс строительства крайне высокотехнологичен, но есть возможность и для старомодного физического труда под строгим надзором. Ваш знакомый будет от рассвета и до заката копать, носить кирпичи, тесать камни. Он на собственном горьком опыте узнает, что насилие в отношении женщин недопустимо.
Кассандра повернула голову, чтобы заглянуть в его лицо.
Глаза Амира горели. «От ярости на охранника», — напомнила она себе.
Но что-то в выражении его лица заставило ее вспыхнуть ярким румянцем. Она смотрела, как бьется жилка на шее Амира. Она наблюдала, словно зачарованная, как сурово сомкнулись его скульптурно очерченные губы.
— Ты с ним еще намучаешься.
Амир пожал плечами:
— Он тебя ударил. Сознательно. Он мог просто удержать тебя от побега, но предпочел зайти дальше. — Амир развел пальцы в стороны, просунув один под цепочку на ее талии — явственное напоминание о том, что весь лагерь считал ее всего-навсего игрушкой для развлечения.
