Книга Дети Робинзона Крузо - Роман Канушкин

I.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы Миха-Лимонад понял, что это за образ такой мелькает у него на периферии внутреннего зрения. Эти клочья седины в густых черных волосах, и... Он недоверчиво усмехнулся — все еще не обманывают предчувствия. Миха сделал странный жест, словно попытался рассуждать сам с собой, но, придавленный давно забытой тяжестью, все же осел на стул.

— Вот оно как... — Он посмотрел на окно, где внизу, у подъезда, ждал его Бумер. — Старая карга решила вновь напомнить о себе. — Миха перевел взгляд на автоответчик, который показывал, что на сегодня для него сообщений больше нет. — Не забывает данных обещаний.

II.

Миха смотрит: летний кинотеатр в приморском парке, чинары и раскидистые южные сосны, на ветвях которых устроились безбилетники. Парк очерчен белым, словно римским, портиком с балюстрадой, за ним узкая насыпь железной дороги, а дальше —море за семь горизонтов, так и оставшееся самым синим на свете. В воздухе полно огромных южных жуков: тогда для каждого из них было свое название, сейчас Миха их не помнит. Они снова заявились посмотреть фильм с Одри Хепберн, на сей раз — «Римские каникулы». Их четверо, они лучшие друзья, и им по двенадцать лет.

Грегори Пек, нищий журналист, и Одри Хепберн, принцесса, прощаются навсегда. Это на экране. А еще гремит поезд, проходящий в сторону Москвы, придавая моменту дополнительное очарование. У Михи и Будды глаза мокрые, а у Икса нет. Он курит, говорит:

— Все уже, конец. Порыли по парку прошвырнемся.

— Подожди, — останавливает более уравновешенный Джонсон, — еще не все.

Конечно, не все. Впереди самое главное — прощальный взгляд, которым обменяются Грегори Пек и принцесса. Ее прощальный взгляд.

Поезд отгремел, фильм закончился. Мир огромен и великолепен. Нам еще расти и расти, и мы все станем суперстарами.

Там, где железнодорожные пути сворачивают от моря, чтобы обогнуть консервный завод, на невысоком каменном утесе стоит дом, построенный немецкими военнопленными. Окружающие его белые глинобитные домишки обветшали, — городок после землетрясения стал разрастаться в других направлениях, — но этот еще ничего. Словно соленые ветры, несущие колючий песок с пляжей, ему нипочем. Не нужно особого воображения, чтобы представить его мрачным замком, повисшим над пропастью. Миха смотрит: даже сейчас не нужно.

В доме живет Мама Мия, выжившая из ума старуха, над которой потешается весь городок. Потешаются, да, но маленьких детей от нее прячут — с глаз долой. Таких достопримечательностей было, собственно говоря, две — еще древний дед Мардахай. Он тоже на все расспросы либо счастливо улыбался, либо насылал проклятья. Но, в отличие от Мамы Мии, спал, где придется, и лишь зимой, когда курортный городок окутывала ледяная тоска, находил себе кров. Потом старый дервиш Мардахай пропал. Поговаривали, оказался шпионом, мастером конспирации и полковником американской разведки. Его побрали в порту, когда он проводил какие-то измерения. И привет.

С Мамой Мией вышло по-другому. Миха смотрит: совсем по-другому.

III.

— Мама, мне страшно! Кто это?

— Иди ко мне, мой маленький. Не бойся, — Миха тут же оказывается на маминых руках. — Глупая бабка напугала моего мальчика... Плохая, вредная старуха...

Напугала — да, но не только своим видом. Она что-то сказала ему, только Миха не может вспомнить, что. Ему пять лет.

Миха смотрит: детям часто снятся кошмары. Вполне возможно, что первый ему приснился именно тогда.

IV.

«Мама Мия, Мама Мия», — звучит ворчливым речитативом. Все вокруг начинают смеяться, Миша-Плюша оборачивается.

— О-о! Мама Мия пожаловала, привет! — говорит кто-то. С такой жадной доброжелательностью разговаривают с малыми детьми, или, как Миха поймет позже, с умалишенными, от которых жди представления. — Чем пугать будешь? Землетрясение, а?!

— Цунами, в натуре.

— Не, эта... как его... торнадо!

Речитатив... Во дворе появилось нечто, какое-то пугало во множестве цветастых, как у цыганки, юбок и в вязаной шерстяной кофте с длинными рукавами. На дворе июльская жара. Кофта вся в дырках, — впрочем, как и юбка, — застегнута на разные пуговицы. Солнечный китайский зонтик, часть спиц сломана, и грибок зонтика раскрыт волною. Котомка из джинсовой ткани; руки грязные, под ногтями чернота. Почти седые волосы торчат в разные стороны, но на макушке сбиты под соломенной шляпкой.

Миха смотрит: такой его память впервые зафиксировала Маму Мию. Три года назад она лишь напугала его, оставшись темным неразгаданным пятном. Сейчас ему восемь.

* * *

Речитатив...

— Эй, а где ты взяла такой зонтик? Не продашь?

Вокруг веселье, Миха пытается поддаться общему настроению. Спрашивает:

— А почему она — Мама Мия? Как в песенке «Аббы»?

Он играет в шахматы с отцом Мурадки, дружка-соседа. В свои восемь Плюша уже обыгрывает взрослых мужчин.