— Что же это вы нашими летательными способностями пренебрегаете? Что мы тут в кузове грузовика делаем? — шепчет Игги.
Надж сморщилась, точно это ее саму ударили. Ей изо всех сил хочется сделать что-нибудь, чтобы Игги поддержать, дать ему понять, что он не один, что они все заодно. Но он слеп и даже не может прочитать написанное на ее лице сострадание.
Все болит. Связанные руки и ноги затекли, и она их больше не чувствует. Надж не знает, как долго они лежат на грязном полу огромного грузовика, всем телом содрогаясь от каждой колдобины на дороге. Всякий раз, как грузовик подскакивает на ухабе, их тела подбрасывает вверх, как колоды. Надж уверена, на ней уже живого места не осталось. Все тело — один сплошной синяк.
Когда флайбои изловили стаю, им всем на головы натянули мешки. Надж какое-то время чувствовала тошнотворный приторно-сладкий запах. Потом голова стала кружиться, и она потеряла сознание. Теперь вот опять очнулась. Куда их везут? Скорее всего, в Школу или в Институт.
В любом случае путь не близкий. А значит, лежать ей теперь здесь и много-много долгих часов размышлять об ожидающем их всех кошмаре.
Что у них впереди? Клетка? Страшные, ужасно болезненные эксперименты? Иглы, скальпели? Надж из последних сил старается не завыть в голос. Запах химикатов, белохалатники, день и ночь мигающие лампочки и попискивание подключенных к ним приборов. Сознание, что страдает вся стая. И Макс, и Клык.
И все это еще не самое страшное. Быть связанной, видеть всю стаю побитой и бессильной, скрученной по рукам и ногам, отсутствие Макс и Клыка — все это ни в какое сравнение не идет с тем, что она обнаружила, когда очнулась.
Самое страшное — это то, что, очнувшись и пересчитав головы на полу грузовика, она увидела только троих.
Ангел исчезла.
24
Когда-то давно доктор Мартинез и Элла, скорее всего, спасли мне жизнь. Может быть, я бы и без них выжила — теперь сказать трудно. Но все равно это не главное. Самое главное — они показали мне, какой может быть Нормальная Жизнь с большой буквы. И с тех самых пор это знание и этот опыт неотступно меня преследуют.
Какой сегодня день недели? Убей меня Бог — не знаю. На работе сегодня доктор Мартинез или нет?
Концентрируюсь на этих простых вопросах, только бы не думать о другом, большом и страшном: захотят ли они меня снова видеть?
И еще один вопрос, которого я так же старательно избегаю: а вдруг с ними что-нибудь случилось за то, что они меня защитили и спрятали?
Как и в первый раз, я как вкопанная стою за их калиткой, не в силах заставить себя сделать ни шага вперед, не в силах подойти и просто постучать в дверь.
Макс, — начинает Голос. Но я обрываю его и мысленно парирую его еще не прозвучавшие доводы: «Не ты ли говорил мне о важности связей с миром, связей в мире и связанности всего в мире. Так вот я теперь здесь для установления связей. Понял?»
— Что мы, в конце концов, здесь делаем? — едва слышные ноты любопытства в голосе Клыка означают, что он так ошарашен, что едва держится на ногах.
Надо ему отвечать. А что я ему отвечу, если у меня и самой себе нет ответа.
И тут, как и в первый раз, судьба сама все решила. Точнее, судьбой оказалась доктор Мартинез. Она вышла на порог. Сощурилась на яркое солнце. Повернулась запереть за собой дверь. Помедлила, словно к чему-то прислушиваясь.
За моей спиной Клык инстинктивно попятился обратно в лес, туда, где его не видно в тени деревьев. Меня трясет и колотит, но я продолжаю стоять, ухватившись за забор.
Доктор Мартинез медленно поворачивается. Ее темные карие глаза внимательно оглядывают двор. Останавливаются. И она почти беззвучно шепчет:
— Макс!
25
Мы бежим навстречу друг другу, и мне кажется, что это происходит в замедленной съемке. Думала, я подойду и между делом как ни в чем не бывало скажу: «Привет! Что новенького?» Но что я думала — это одно. А что сучилось — со-о-овсем другое. Никаких «между делом» не вышло. Я крепко прижалась к ней всем телом, стараясь не плакать и как можно дольше стоять неподвижно — только бы она продолжала меня обнимать подольше.
Она гладит меня по голове и шепчет:
— Макс, Макс, ты вернулась.
Голос у нее осел от волнения, а я вообще не могу говорить: и слов нет, и вот-вот расплачусь.
Потом я вспоминаю, что весь этот постыдный выплеск эмоций происходит прямо на глазах у Клыка. И неизвестно еще, что он на эту тему думает. Поворачиваюсь и смотрю в лес. Только с моей птичьей зоркостью можно различить его смутные очертания.
Я поднимаю руку подать ему знак, и доктор Мартинез настороженно всматривается в направлении моего жеста, не понимая, почему я вдруг от нее отшатнулась.
— Макс, что-нибудь случилось?
Я в полном замешательстве:
— Ничего. Все в порядке. Я просто… не собиралась возвращаться. Но я… мы… были неподалеку…
Глаза у доктора Мартинез расширяются. Из леса с напряженным лицом выходит Клык. Как будто тень ожила, обретя форму тела. Как тебе, дорогой читатель, нравится мощь моих поэтических сравнений? Скажи теперь, что у меня недюжинный дар слова.
— Это мой… брат, Клык, — бормочу я и почему-то спотыкаюсь на слове «брат». Наверно, потому что мы целовались.
— Клык? — переспрашивает доктор Мартинез и широко ему улыбается. От этой улыбки у меня гора с плеч свалилась. Она протягивает ему руку. Он подходит к ней, такой же прямой, такой же напряженный, каким, я знаю, делают его непонятные, незнакомые ситуации. Его как будто на аркане тянут.
Останавливается в двух-трех шагах от нас и не берет протянутую ему руку.
— Клык, ты такой же, как Макс? — спрашивает его Эллина мама.
— Нет, я умный, — отвечает он и наигранно зевает от скуки.
Если бы только могла, я бы его сейчас с удовольствием хорошенько треснула.
— Что же мы здесь стоим? Заходите, заходите оба скорее! — зовет нас в дом доктор Мартинез. Она и рада, и возбуждена, и удивлена… Все сразу. — Я собиралась за продуктами съездить, пока Элла из школы не пришла. Но это подождет.
Внутри я сразу узнала дом. Как, оказывается, я его хорошо помню, лучше, чем дом Анны Валкер. Хотя у Анны я прожила два месяца, а здесь давным-давно провела всего два коротких дня. Наверно, потому я так его хорошо помню, что это первый увиденный мной в жизни настоящий дом.
За моей спиной Клык стоит вплотную к двери, регистрируя каждую деталь, отмечая входы и, главное, все возможные выходы. Составляя планы действий на любые сценарии развития событий. С нами они обычно развиваются только по одной схеме: нападение — защита.
