— Я видела воронку. Вихрь, гигантский, — сипит она. — Офигительное зрелище.
После процедуры ее голос стал на октаву ниже. Такое ощущение, что он доносится из пещеры.
— Где?
Похоже, мой вопрос ее озадачил.
— Облака скручиваются в спираль. Потом карта. Разрушения такие, что просто улет. Записывай. Пиши: «падение Христа Спасителя».
— О чем это тебе говорит?
Мотает головой по подушке:
— И «кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное». Да ты сама скоро увидишь. — Моргает. — «Вот Господь опустошает землю и делает ее бесплодною; изменяет вид ее и рассеивает живущих на ней».
— Откуда у тебя эти воспоминания, Бетани?
— Эй! А я знаю, кто ты такая. Ты миссис Тра-ля-ля. Миссис Что-ты-чувствуешь-по-этому-поводу. Слушай, до тебя ведь так и не дошло. Дело не в том, что я там чувствую. А в том, что скоро случится. Ну-ка, тащи его сюда, — командует она, показывая на стену, где висит хлипкий бумажный календарь.
Поколебавшись, поднимаю руку и тяну его за край.
— Теперь ищи июль.
Послушно листаю календарь, потом протягиваю ей нужную страницу.
— Вот, — тыкает она в квадратик. — Двадцать девятое. Тот еще будет денек. — Тут она прищуривается и всматривается в календарь, как будто этот квадратик — окошко, сквозь которое она смотрит в неведомую даль. — Южная Америка. Бразилия. Ураган. Фью-ю-ю! Высоко-высоко, и тут-то всему и конец. Туча народу стерта с лица земли. Р-р-раз — и нету. Ни людей, ни скутеров их, ни курятников, ни дерьмовых заборов, ни сопливых детишек, ни любимой собачки по кличке Ублюдок.
— Откуда ты знаешь, что это случится?
— Откуда-откуда! Да оттуда, что я сама видела. Только что.
— Наверное, страшно на такое смотреть.
Пожимает плечами:
— А мне-то что?
— То есть?
— Тем, кто умирает, может, и страшно. А мне — нет. В том смысле, что мне-то до них какое дело? Да пускай себе мрут. Оно даже и к лучшему. Ты про проблему перенаселения слыхала?
Последняя реплика подозрительно похожа на ту догму, за размышлениями о которой я только что провела почти все выходные. «Меньше народу, больше кислороду. Органические болезни».
— Ты что-нибудь знаешь о планетаристах?
— О ком?
На ее лице возникает то ли недоумение, то ли скука — сразу и не поймешь. Бетани явно понятия не имеет, о ком я говорю. А может, не помнит. Или же ей попросту все равно. Через секунду она снова начинает тараторить — о магме, о газе под земной корой, о вулкане, который вот-вот проснется. Я киваю и помалкиваю. Есть такое русское слово — «изгой». Так называют людей, которые больше ни на что не годятся. Писатель, разучившийся писать, монах, ударившийся во все тяжкие, запивший шофер. Психотерапевт с больной психикой. Если честно, мне вообще не стоит работать. Не сейчас. Слишком мало прошло времени. Да это любому видно. Бетани со своей шкалой компетентности раскусила меня сразу.
Но — вот она я, горе-психолог, который пытается помочь девочке, только что вернувшейся с того света с целым ворохом идей.
— Двенадцатое октября. Вот когда настанет полная жопа, — говорит она, листая страницы. — Это тоже запиши. На календаре отметь. Есть у тебя ручка?
— Нет.
Ну тогда так запомни. Я обычно запоминаю. И запиши про ураган. Рио, двадцать девятое июля. Не забыть бы добавить в блокнот.
Бетани широко улыбается. Ярко вспыхивают скобки. Я уже вижу, что ее ждет. Следующий этап — клиника для взрослых, Сент-Дени или Карвер-плейс. Или же, не дай бог, Киддап-мэнор, жалкое существование, изредка скрашиваемое периодами буйства и попытками самоубийства. И все же бывает, что хочешь помочь кому-то из страдальцев, невзирая на то, во что ты превратилась, прекрасно при этом понимая, что пациент пропащий, как, впрочем, и ты сама. Даже изобрети ты какое-нибудь новое средство, его ждет свой путь, а тебя твой, и изменить их нельзя — хотя все же пытаешься, снова и снова. Крутишься как белка в колесе. А вернувшись домой, приканчиваешь бутылку австралийского вина, глядя в пустые глаза Фриды Кало с ее ручной обезьянкой, с ее мертвой колибри, с ее черной кошкой, с ее терновым ожерельем. Листаешь художественные альбомы, разглядываешь картины, которые еще способны тебя пронять, и пьешь, пьешь, пока темнота не накрывает тебя с головой, и снится, что летишь в стратосфере или занимаешься любовью с мужчиной, думать о котором нельзя ни при каких обстоятельствах, потому что прошлое, где когда-то были ростки будущего, исчезло без следа.
А потом просыпаешься.
Глава третья
Самоанализ — дурная привычка, которой я предаюсь под предлогом «работы над собой». Главный мотив, толкнувший меня переехать в первое подвернувшееся место и обречь себя на одиночество, мне уже ясен: желание что-то доказать. Но что? Свою независимость? Способность перевернуть страницу и жить как ни в чем не бывало? Или свою извращенность? Глядя на то, что творится в мире, я спрашиваю себя: переношу ли я свои драмы на социальный ландшафт, или в эти знойные летние дни в воздухе и правда витает ощущение всеобщей неприкаянности? Предчувствие беды, которое на сей раз кажется глубже и сильнее обычного, охватило не только Европу, но и всю нашу планету — перегруженную, задыхающуюся, жаждущую все новых благ? Надо бы перестать смотреть новости и читать газеты, но я уже не могу обходиться без ежедневной дозы ужасов. Главные заботы человечества остаются все той же неустойчивой, ядовитой смесью: деньги, которых вечно не хватает, болезни, которых слишком много, территориальные конфликты, этнические чистки, головокружительный рост цен на газ, сетевые маньяки, исламистский террор, малярия, которую переносят теперь и мухи, тающие полярные шапки, воинствующие китайские секты, махинации с квотами на выброс углекислого газа, рост влияния планетаристов, повсеместное введение теории «разумного начала» в школьную программу, перенаселение и новое движение откровенно фундаменталистского толка. Только в Великобритании насчитывается уже пятьдесят тысяч церквей «Жажды веры» вроде той, в которой выросла Бетани. Десять лет назад их было пятьсот. А тем временем кровопролитие в Иране и Израиле остается вечно незаживающей темой новостей, столь привычной, что изуродованные дети и воющие женщины превратились в зрелище, над которым ужасаешься с минутку, а потом переключаешь телевизор на какое-нибудь японское шоу. На фоне жестокой реальности оптимизм этих развлекательных программ, с их бойким паясничаньем и грубоватыми приколами, — будто яркий контрапункт к главной теме. Пока я проплываю свои двадцать кругов, отдельные сценки мелькают у меня в голове, столь же трогательные в своей бесполезности, как моя испанская мантра или обрывки абсурдной эротической фантазии.
В день нашего очередного занятия за порогом студии меня ждет следующая картина: до предела возбужденная Бетани отчитывает крепкого сложения медсестру по поводу ракушек, якобы пропавших из тумбочки. Памятуя о таланте моей подопечной выискивать слабые места, стараюсь держаться на расстоянии и не терять бдительности.
