И тоже шелковое, цвета морской волны, ирландские кружева обрамляли глубокий вырез. Когда-то такие роскошные кружева украшали и манжеты, но Элиссе пришлось их спороть – однажды огонь печи лизнул их, едва не спалив само платье и ее вместе с ним.
Тихо напевая вальс, Элисса просеивала и отмеряла муку, двигаясь ритмично и грациозно. Юбка, щедро усеянная красными шелковыми розетками, слегка раскачивалась у бедер, а между пышными сборками проглядывала алая, в цвет розеток, нижняя юбка.
Английские кузины Элиссы были бы потрясены, узнав, что она надевает всего одну нижнюю юбку, а не кринолин. Но обручи кринолина, как и тонкие ирландские кружева, мешали бы работать на ранчо. Все в ней ужасало высокомерных кузин. Мэри-Элизабет чуть не хлопнулась в обморок, когда нашла Элиссу в огороде собирающей травы, а не цветы. А уж когда узнала, что американская родственница намерена добавить их в хлеб, который собственноручно решила испечь, она просто завопила.
«Крику было бы меньше, если бы они нашли меня голую с конюхом на сеновале».
Услышав стук двери спальни, расположенной рядом с кухней, Элисса подняла глаза. Через минуту появилась Пенни. Платье, как и сама Пенни, было выцветшее и поношенное, зато чистое и аккуратное.
Она торопливо потянулась за фартуком и, надевая его, сказала:
– Извини, я проспала.
– Все нормально. Ты еще слабая после болезни. Сваришь сама себе кофе? Я никак не могу угадать, сколько положить, чтобы он был черным, как смоль.
Улыбаясь, Пенни потянулась и жестянке с кофейными зернами. Она насыпала горсть в мельницу и стала крутить ручкой. Уютный утренний шум заполнил кухню.
Как и положено, на плите булькал горшок с фасолью – ею кормили рабочих на всех ранчо. Но на Лэддер-Эс еда отличалась от других, и потому на сковороде громко шипел бекон, вился парок от варившихся сухих фруктов, поспевали свежие бисквиты и хлеб.
У Элиссы был огород, где она выращивала разные травы – предмет зависти многих соседей, – и еда, приправленная ими, имела совершенно особый вкус. Некоторые пастухи, может, и не вникали в такие тонкости и не слишком-то их ценили, но Элисса упорно продолжала делать по-своему.
Мурлыкая себе под нос, она отломила веточку розмарина и кинула в тесто. Хорошо вымесила и выложила на доску, посыпанную мукой.
– Какая приятная мелодия, – сказала Пенни, когда девушка умолкла. – Что это?
– Да просто какой-то вальс, я его слышала в Англии. Даже названия не помню, но утром, как только проснулась, напеваю.
– А тебе не хочется снова оказаться в Лондоне, на балах, на чаепитиях?
– Нет, – сказала Элисса, – это не для меня.
– Иногда мне кажется, что Глория очень скучала без этого.
– Мама родилась там, а я – здесь.
– Ты очень похожа на нее.
– Да не очень, – Элисса продолжала возиться с тестом. – По крайней мере если и похожа, то только на первый взгляд.
– Ну, во всяком случае, этого достаточно, чтобы привлечь внимание каждого мужчины, – усмехнулась Пенни с легкой завистью.
– Нет, не каждого, – сказала Элисса, вспомнив о Хантере. – Особенно если иметь в виду стоящих.
Пенни помотала головой, не соглашаясь, поджала губы и больше ничего не добавила. Она вытряхнула из цилиндра кофемолки молотый кофе в горшок, насыпала еще зерен и стала снова крутить ручку.
Элисса месила тесто быстро, но плавно. Когда оно стало тугое и ровное, совершенно готовое для батонов, Пенни крутила уже третью порцию зерен, искоса поглядывая на Элиссу, точно ожидая, когда та заговорит. Наконец Пенни не вытерпела.
– Мне кажется, вчера вечером кто-то приехал, – сказала она слегка напряженным голосом. – Это был не…
– Нет, это Хантер. Наш новый десятник, – сообщила Элисса, продолжая заниматься хлебом.
– Правда? – спросила Пенни. – Он нам поможет?
– Если я его не прибью раньше времени.
Пенни отвела взгляд от печи, глаза ее стали совершенно круглыми.
– Как ты сказала?
– Да уж очень грубый тип.
– А тогда почему ты его наняла?
– А как ты думаешь, почему? – сказала Элисса, сражаясь с тестом.
– Он нам нужен. Если бы только Билл…
Пенни поджала губы и умолкла.
– Если бы да кабы да во рту росли грибы, – проворчала Элисса.
Пенни посмотрела на печь и ничего не ответила.
– Ужасный грубиян, – продолжала Элисса. А потом добавила:
– Извини. Я не хотела тебя обижать. – Элисса отошла от печи и обняла Пенни. – Просто Билл сейчас не в силах помочь даже самому себе, – тихо добавила она. – Я знаю, тебе тяжело видеть старого друга совершенно спившимся.
Пенни кивнула и шмыгнула носом. Блестящие каштановые кудряшки выбились из-под шапочки и прилипли к щекам, глаза наполнились слезами.
Элисса внезапно почувствовала невероятную нежность к этой женщине, обычно стойкой, как камень. Но чем больше Билл пил, тем напряженнее становилась Пенни. А потом еще болезнь, от которой бедняжка никак не могла оправиться.
И ко всему прочему – эти Калпепперы, стервятники, кружат над умирающим ранчо Лэддер-Эс.
«Прочь эти мысли, – сказала себе Элисса. – Я не могу справиться с Калпепперами, но могу успокоить Пенни, которая тоже много чего натерпелась».
– Ну успокойся, все уладится. Если Билли не появляется здесь, это вовсе не значит, что он мертвецки пьян.
Пенни молча кивнула.
Элисса заботливо промокнула глаза Пенни уголком фартука.
– О дорогая, я запачкала твои щеки мукой! – засмеялась Элисса.
Пенни на секунду закрыла глаза, потом судорожно вздохнула и обняла Элиссу.
– Может, мука припорошит веснушки, – сказала Пенни.
– Тогда я немедленно сотру все следы от муки, потому что я люблю твои веснушки.
– Потому, что у тебя самой они не вылезают. Даже когда выходишь на солнце без шляпы.
– Ну еще бы, – фыркнула Элисса, – от солнца я становлюсь, как жареный лобстер.
– У тебя такая красивая кожа. – Пенни с завистью посмотрела на девушку. – Прямо кровь с молоком, точно как у твоей матери. И волосы цвета льна. А зелено-голубые глаза – настоящие драгоценные камни. Тоже как у нее.
– Да это ты так говоришь. Я-то думаю совсем по-другому. Моя мама была необыкновенно красивая. И мне до нее далеко.
– Ну мужчины так не считают.
– Сказала бы ты это английским лордам. Они смотрели на меня как на какой-то прыщ.
Пенни покачала головой.
– Я знаю, какие женщины нравятся мужчинам.
И печально добавила:
