В отличие от почти вымершего ныне высокогорного зимородка, который поедает собственные яйца, чтобы сохранить баланс питательных веществ, женщины являются самыми логичными существами в мире — пусть даже многие из них делают вид, будто игнорируют логику и отвергают ее. И хотя в обычном случае я терпеть не могу нелогичность и избегаю ее как чумы, даже законченный социопат должен иметь жилье. А так называемому «закоренелому распутнику» невозможно пожелать лучшего места, нежели центр Данди. В те дни (увы, давно минувшие) женщины буквально наводняли улицы. Они выливались из педагогических колледжей, вытекали из больниц, хлестали потоком из студенческих общежитий, струились из контор, выплескивались из баров, боулингов, из кафе «Val d'Or» и танцевального зала под названием «Шале».
Одной из них была Анушка.
Что ж, у нее не было маленьких рожек на лбу, но на этом и заканчивалась несхожесть Анушки с дьяволом. Она была злом… Нет, не так. Анушка была Злом. С большой буквы.
Она подплыла ко мне около шести часов вечера в одном лачугоподобном баре, называемом, представьте себе, «Лачуга». (В таком же оригинальном ключе главная шотландская национальная газета называется «Шотландец» (феминистки идут в задницу), хотя, возможно, к тому времени, когда вы это читаете, политкорректность уже заставила ее сменить название на «Шотландский сын чернокожей лесбиянки-матери-одиночки» или «Ежедневный безработный».)
— Купишь девушке выпить? — произнесла Анушка, подмигивая мне двумя голубоватыми ушками. Вечер был прохладным.
Так вот, в то время для Шотландии это была принципиально новая разновидность интродукции, я вас уверяю. Кому придет в голову просить шотландца тратить деньги столь ранним вечером? Но — как это неизбежно случается, — задавая вопрос, Анушка приподняла брови, и оттого ее уши немного пошевелились. Я воображаю, как вы пытаетесь проделать этот трюк прямо сейчас, сидя в своем кресле возле иллюминатора, но на вашем месте я был бы осторожнее: вон тот стюард, которому вы строите глазки, может неверно вас понять…
— Конечно, — сказал я. — Почему бы и нет? — Слова! Они всегда имелись у меня в избытке.
И действительно: а почему нет? Единственный ответ, просочившийся к тому моменту в мой разум, состоял в том, что с большим удовольствием я бы засунул свой горячий алый язык в холодное голубоватое ушко и завалил девушку на ближайшую подстилку. Но усилием воли я подавил в себе этот порыв; мы вышли из бара и побежали… Вернее, вышли из бара и похромали. Анушка слегка прихрамывала — видимо, в результате неудачной операции по выправлению раздвоенного копыта. Ее колченогая походка заставляла мочки ее ушей трястись и подрагивать… и не говорите мне, что эта фраза звучит не литературно! Она была сексапильной хромоножкой из глубин ада.
После стольких лет (и ушей) я так и не перестал удивляться странным находкам, обнаруженным мною в женских ушных раковинах. Те вещи, которые девушки хранят в своих головах, повергают меня в изумление. Это почти так же невероятно, как то, что они хранят в сумочках.
Временами я выуживал из ушной серы такие разные разнообразности, как ватные шарики, спичечные головки, обрезки ногтей, свернутые кусочки газеты, крупицы песка, а однажды — даже колос овса. Как-то я нашел искусственный зуб, внедренный в женский слуховой канал. Хлебные крошки, похороненные в сере, оказались незапланированным дополнительным лакомством. Предметы, которые робко поглядывали на меня из сосредоточия вожделения, сложно перечислить. Мне встречались маленькие серебряные шарики, которыми украшают свадебные торты, резиновые ленты, булавочные головки и одна штука, которая (я могу поклясться!) как две капли воды походила на отброшенный хвост ящерицы. Однажды — вы не поверите! — мой язык вернулся из очередного спелеологического путешествия по женским слуховым каналам с приклеившимся к нему миниатюрным изданием Библии! Нет, я серьезно!.. А в другой раз к моему языку (в подобном же путешествии) намертво прилипла почтовая марка, и, чтобы избавиться от нее, потребовалось вмешательство врача. Чего только не сделаешь ради любви.
У Анушки была маленькая квартирка в местечке, называемом Пип О'Дэй-Лейн, неподалеку от моей собственной берлоги (я имею в виду свое муниципальное убежище), и мы отправились туда в десять часов, едва закрылся бар. К этому времени, должен признаться, я уже изнывал. Когда вечер иссяк и огни в «Лачуге» померкли, ушные раковины Анушки начали мерцать, и голубой свет, который они источали, привел меня в исступление. Я едва мог держать себя в руках. Потом один местный житель жаловался, что кто-то размахивал полицейской дубинкой возле ограды бара, но я не думаю, что его изложение соответствовало реальному положению дел.
Едва мы вошли в ее квартиру, как Анушка оказалась в моих объятиях, а я оказался в ее ухе. А секундой позже я выдернул оттуда язык и заорал как ошпаренный кот. Мне показалось, что я погрузил свой первичный половой орган в кадку с кипящим маслом. Горячий тост — это даже не приблизительная метафора.
— Что за черт? Что это было? — наконец выдавил я, вытащив изо рта кусочек… чего-то. — Я чуть не подавился этой штукой.
Анушка застенчиво улыбнулась и пошевелила своим раздвоенным хвостом.
— Иногда мои уши становятся очень горячими, — призналась она, пожав плечами. — Я думаю, это потому, что там много серы.
Много серы, вот это да! Но язык мой болел нестерпимо. Я осмотрел остатки на своем пальце. Это и впрямь напоминало серу… или порох. Я поднес ее к носу и далее втянул немного в ноздри, словно нюхательный табак. Так что же это такое? Оно больше напоминало любимое вещество Сатаны, нежели ушной воск. Неудивительно, что уши Анушки пылали голубоватым огнем.
Я перепробовал все — холодные компрессы, ледяной душ и даже экзорсизмы, но Анушкино ухо оставалось для меня недоступно.
В исступленной ярости своего неистового желания я дошел до того, что надел на язык презерватив. Резинка зашипела и расплавилась.
Я начал бояться, как бы мой язык не стал светиться в темноте. Во время перебоев с электроэнергией мне цены не будет.
Впрочем, нужно отдать дьяволице должное: сперва Анушка попыталась помочь мне. Когда я совал язык в стакан с водой, она бормотала молитвы кому-то по имени Аличино-Обольститель[42]и его собаке Клыку. Мне вспоминаются фразы, вроде: «Помоги ему преодолеть эту трагическую потерю мужской силы» и «Смертный будет принадлежать тебе, когда я наслажусь им». От всего этого я почувствовал себя несколько лучше (как-никак, кто-то молился за меня), но до полного выздоровления было еще далеко.
В конце концов Анушке, или «Зулейке Нечестивой» (теперь она потребовала, чтобы я называл ее именно так), наскучило со мной возиться. Сперва она охотно согласилась подержать голову под холодной водой и пережить еще несколько моих попыток проникновения в ее ухо, но в конце концов потеряла терпение и вспылила. Мельчайшие детали выдавали изменение в ее настроении. Анушка нетерпеливо побарабанила по своему копыту, раздраженно взмахнула хвостом, а потом ухватила мой пенис и принялась дергать его.
