Я начал обучение в Вене два года спустя после того дня, когда Адольф Гитлер был назначен канцлером Германии, и мне повезло закончить его раньше, чем «Heil, Hitler!» заменило привычное австрийское «Grüss Gott»…
В этот момент Малкович издал громкий, возбужденный вопль:
— Смотрите, да смотрите же!
Он махал рукой в сторону желтоватых огней деревни, скучно светящихся на горизонте; сначала я подумал, что это коттеджи или несколько ферм, но чем дольше я смотрел, тем больше их становилось, и вскоре стало понятно, что перед нами — приличных размеров город. Мы припустили с новыми силами и удвоенным энтузиазмом, а бархатная тьма приоткрывала нам все новые силуэты: церковный шпиль… какой-то купол… покатая крыша муниципального здания… да, это действительно, должно быть, город!
— С вашего позволения, я продолжу рассказ о моей жизни в более подходящий момент… — сказал доктор Фрейд.
— Конечно, доктор! — ответил Малкович за нас обоих, чем немедленно разозлил меня. — Это очаровательная история, хоть я уже не раз слышал ее. Однако каждый раз в ней как будто появляется что-то новое!
— Мы спасены! — крикнул я, показывая вперед заледеневшим пальцем, который, как ни странно, все еще сохранил способность дрожать.
— Спасены, молодой человек? — переспросил доктор Фрейд. — Я не думал, что нам угрожает опасность быть проклятыми. Или теперь вы потребуете теологическую экспертизу?
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду! — огрызнулся я. — Еду, тепло и постель!
— Для нас с доктором — безусловно, — отозвался Малкович. — А вот насчет вас я не уверен.
— Что?
— Вы действительно считаете, что какая-нибудь гостиница с хорошей репутацией согласится принять мужчину в женской юбке, который не знает собственного имени? Они решат, что вы пьяница, или сексуальный маньяк, или, возможно, и то, и другое.
Я так и не нашелся с ответом, и поэтому был весьма благодарен доктору Фрейду, который пробормотал:
— Все это можно легко объяснить, Малкович.
— Неужели? Каким образом?
— Ну, мы можем сказать, что наш друг вживается в женскую роль…
— Нет, не можете, — вмешался я.
— Ну, тогда — что он из богемы. Артист, свободная Душа.
— А как насчет имени?
— Придумаем ему имя!
— Что?
— Естественно, что может быть проще? Итак, как бы вы хотели зваться?
— Я хочу свое собственное имя! — весьма раздраженно отозвался я.
— Но вы же не помните своего имени.
— Нет, не помню.
— Ergo[18]вам его надо дать!
— Может, Ульрих? — предложил Малкович.
Я решительно потряс головой:
— Определенно нет.
— Фортинбрас?
— Не будьте идиотом…
— Ганс?
— Нет, слишком обычно.
— А вы имеете что-нибудь против? — проворчал Малкович. — Так звали моего брата. И я не считаю, что это обычное имя. Тогда Эрих?
— Нет.
— Никлаус?
— Нет же, нет…
— Мартин, Фридрих, Густав, Алан, Патрик, Иоханн, Пауль?
— Хендрик! — крикнул я во внезапном озарении. Что-то в этом имени громко звонило в колокол, только я не мог вспомнить, что именно. Но оно определенно казалось удобным и знакомым. — Да, я буду Хендриком! Меня это вполне устраивает!
— Что это? Неужто повозка? — внезапно сказал Малкович. — Смотрите! Действительно повозка! Неужели здесь нет моторизированных средств передвижения?
— Похоже, что так, — пробормотал доктор Фрейд.
Это оказалась не повозка, а старомодный, запряженный лошадьми экипаж, величественно плывущий к нам через снежные заносы. Я разглядел кучера, с ног до головы завернутого в огромный плащ, в цилиндре, легонько подстегивающего плетью угольно-черных лошадей. На какое-то мгновение картинка показалась мне волшебной и романтичной, но тут я вспомнил слова доктора Фрейда о романтизме и сентиментальности. Быть может, замерзший до бесчувствия, голодный, забывший собственное имя, я просто искал в сентиментальном вздоре прибежище, чтобы спрятаться от грубой действительности? В конце концов, приближающийся экипаж мог оказаться полон грабителей или даже убийц; или он мог проехать мимо, равнодушный к нашему плачевному положению; или в нем могли сидеть представители закона, явившиеся чтобы арестовать нас за нарушение частных владений, шпионство или — не забудьте про мою юбку! — непристойное общественное поведение. И все-таки… экипаж, медленно едущий по снегу сквозь безмятежную, темную тишину зимней ночи, на горизонте мерцают городские огни, в небесах — тусклая, но ясная луна — да, такой могла быть одна из картин Каспара Дэвида Фридриха, о которых говорил доктор Фрейд. На самом деле, я даже жалел, что это не так.
— Он собирается остановиться! — крикнул Малкович. — Они нас заметили!
— Вообще-то, — задумчиво произнес доктор Фрейд, — мне кажется, что они ждали нас.
Я с тревогой посмотрел на него.
— Эй, вы! Вы, там!
— Он имеет в виду нас! — прошипел Малкович. Экипаж подъезжал все ближе и ближе, и теперь мы слышали стук-перестук лошадиных копыт, приглушенный толстым снежным ковром. Затем, когда возница натянул поводья, лошади пошли медленнее. Они оскалили желтые зубы. От их величественных боков поднимался пар. Экипаж, несомненно, производил впечатление, на каждой двери красовался впечатляющий золотой герб. Лошади тряхнули величавыми головами и заржали, их дыхание серебрилось в холодном ночном воздухе. Наконец они остановились.
Кучер посмотрел вниз, на нас. Он был тощим, с впалыми щеками, на лице выделялись косматые усы.
— Я ехал на станцию, — произнес он голосом, таким же печальным, как и его облик. — Я думал, что вы должны быть там. Вы что, не поехали на поезде?
— Этот вопрос лучше задать ему! — ответил я, мрачно взглянув на Малковича.
— Потом я увидел вас, бредущих по снегу, и решил подобрать. Или вы хотите пройтись?
— Нет, вовсе нет! — вскрикнул доктор Фрейд.
— Тогда вам лучше забраться внутрь.
— Но куда мы направляемся?
— В резиденцию графа, куда же еще! Он уже несколько часов как ждет вас. Так вы садитесь или нет?
Мы с благодарностью забрались в теплое, пахнущее кожей и лаком нутро экипажа. Зажатый между хрупким, сухим доктором и необъятным, зловонным Малковичем, я стыдливо натянул юбку на колени, точно скромная, благопристойная библиотекарша или подозрительная старая дева. И так мы отбыли.
3
«Резиденция графа» — кем бы этот граф ни оказался — представляла собой большую, импозантную городскую виллу в конце широкой улицы, обсаженной деревьями и освещенной симпатичными коваными газовыми фонарями. Когда мы остановились, из массивных дверей главного входа высыпали слуги, в том числе несколько горничных; они бросились вниз по ступеням, готовые принять наш багаж. Излишне напоминать, что его у нас, конечно же, не было. Удивленные и смущенные, слуги столпились вокруг, размахивая руками и кланяясь, улыбаясь и жестикулируя, не зная, что же им делать дальше, если нести в дом нечего.
