Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
Приближаюсь к амбразуре, пахнущей кислым железом. Робею, готовясь совершить недозволенное. Сильный, здоровый, свободный, движимый любопытством, хочу посмотреть в тюремный «глазок» на несчастных невольниц, впадая в непростительный грех. Вершу этот грех. Вдвигаю голову в стальную трехгранную нишу. Отстраняю железную нашлепку «глазка». Заглядываю в камеру, одну за другой. Кажется, вижу кадры сюрреалистического фильма.
Узкое помещение, в котором играет «кассетник». Четыре застеленные кровати, и на каждой, закрыв глаза, под музыку, стоя, колышатся, всплескивают плавно руками, мерно волнуют тела четыре молодые женщины. Босые ноги, полураспущенные волосы, сжатые веки. Кажется, они танцуют в лунатическом забытьи, парят в невесомости, и их несет сквозь засовы и стены в синеватом пустынном Космосе.
Большая камера, заставленная двухъярусными кроватями. На ближних, на скомканных простынях, спят женщины. Молодая кореянка с тонкими, вытянутыми руками. Чернобровая, с сильным носом, смуглым красивым лицом, какие встречаются в кавказских селеньях. Белокурая, розоволицая, похожая на пастушку, коих изображали на пасторальных картинах. Морщинистая, с седыми спутанными волосами старуха, с коричневой высохшей грудью. Кажется, их всех усыпил чародей, и они будут здесь лежать, покуда не явится витязь, не разрушит злые чары.
Две сокамерницы схватились в яростной ссоре, какие бывали на кухне между соседками по коммунальной квартире. Разъяренные лица, брызжущие губы, мужицкое сквернословие. Вцепились друг другу в волосы, дерут, визжат. Их товарки подали наружу сигнал, в коридоре загорелась лампа в толстом флаконе, и на этот свет спешит надзирательница, отстегивает дубинку.
Близкая, аккуратно застеленная кровать. Девушка, вполоборота, склонилась над кроватью, где лежит большая целлулоидная кукла. Девушка пеленает ее, нежно подхватывает под спину, укутывает, убаюкивает, подпевает колыбельную. И когда слегка поворачивается, виден ее большой вздутый живот – скоро станет матерью, учится пеленать младенца.
Сквозь смотровое отверстие ударил мне в зрачок слепящий жестокий свет, словно вонзилась стрела. Отбросила, отшвырнула. Это гневный Ангел направил на меня разящий, запрещающий луч. Я отпрянул. Ослепленный, с выколотыми глазами, побрел прочь по гулкому коридору.
Баня для них – праздник. Не только чистота, столь необходимая женщинам. Не только смена изнурительно однообразной обстановки в камере. Но и потеха, и радость, и что-то еще, связанное с водой, блеском, шелестом, прозрачной вольной стихией.
Сначала их ведут коридорами под конвоем, – сомкнутый строй, руки за спину, дубинки в руках охраны. Вводят в предбанник, где они покорно совлекают верхнюю одежду, оставаясь в белье, босые, на бетонном полу. Вот таких же, жмущихся, робеющих, с расширенными черными глазами, всучив им крохотное мыльце, гнали в бетонный бокс, куда впрыскивали газ «циклон», и потом долго и вяло дымилась труба крематория. В белых сорочках, с распущенными волосами, прижимая руки к груди, они похожи на фреску мучениц перед темной яминой.
Но стоит им войти в баню, где шелестят душевые струи, звенит о кафель толсто-серебряная, бьющая из крана вода, гулко звякают эмалированные расписные тазы, вскипает радужная пена шампуня, как все они, бело-розовые, обнаженные, блестящие, покрытые драгоценной прозрачной пленкой, превращаются из узниц в счастливые морские существа, подобные дельфинам.
Ныряют, скользят, ласкают друг друга, плещут ластами, волнуются глазированными телами. Эта бьющая из бетона вода соединяет их со всей мировой водой – с реками, озерами, дождями, пенными морями, необъятными седыми океанами, в которых несутся своей легкой стаей, выскальзывают в фонтанах брызг на поверхность. И юный сигнальщик на борту военного крейсера в бинокль с изумлением углядит морское белотелое диво – выскользнуло из воды, белогрудое, ясноглазое, оглядело его, смеясь, и кануло в зеленую пучину.
Одна из них, с вьющимися золотистыми волосами, стоя в эмалированном, расписанном цветами тазу, как в перламутровой пенной раковине, появилась на картине Боттичелли и теперь пребывает в Италии, в галерее Уфицци.
Карцер – такая же камера, как остальные, только одиночная, с уменьшенным рационом питания, без прогулок. Здесь не мучают, не обливают ледяной водой, как в американских фильмах, не врываются насильники. Хрупкая девочка, на вид лет семнадцати, недвижно сидит на кровати, в профиль, как выточенное изваяние. Не знаю, за что ее арестовали. Быть может, за хранение и распространение наркотиков. Или за пособничество в мошенничестве. Или за кражу. Или за нечаянное, нанесенное кому-то увечье. Не знаю, почему она очутилась в карцере. С воли, после ареста, после дома, дискотек, кавалеров, прогулок по нарядной ночной Москве, вдруг оказалась в изоляторе, где врач осмотрел ее на предмет венерических заболеваний, исследовал отклонения в психике, склонность к самоубийству, и ее посадили в переполненную душную камеру, где царит жестокий закон сокамерников, и это привело к нервному срыву, истерике, драке, нападению на вошедшую охранницу, которая, охаживая ее щуплые ребра дубинкой, отвела нарушительницу в «одиночку».
Я этого не знаю. Знаю только, что эти узницы, – не главные нарушители закона, не те злодеи, что остались безнаказанны после всех преступлений – заказных убийств, разграбления народной собственности, махинаций с миллиардами уплывших за границу долларов, фабрикации «дефолта», подтасовки результатов президентских выборов, развязывания Чеченской войны, незаконной торговли гаубицами и гранатометами, создания наркотранзитов, подготовки передачи Курильских островов Японии, затопления станции «Мир», стравливания православных и мусульман, потопления российского флота, геноцида русских. Вся эта вельможная сволочь живет во дворцах, заседает в министерствах, ест с золота и серебра, хохочет, глядя на умирающий, бесправный народ.
Смотрю на девочку, на точеные, худые плечи, на железную койку карцера. Благодарю академика Сахарова и Елену Боннэр за «гражданское общество», которое они нам построили.
Прогулочный дворик – каменная глухая бочка посреди прямоугольного тюремного двора с открытым, зарешеченным верхом, с узким зарешеченным проходом из основного здания, по которому, как дрессированных зверей на арену цирка, проводят заключенных. Внутри этой бочки топчутся женщины, наблюдая сквозь клетчатое небо проплывающее облако, пролетающую птицу, ловя на лицо каплю дождя или прохладную снежинку. Эти прогулки, носящие оздоровительный, освежающий характер, таят в себе глубинную муку, подчеркивая, что в тюремную решетку заключены солнечный луч, вечерняя звезда, мимолетная ласточка или пернатое летучее семечко.
Но не надо ужасаться тюрьмы. Она – не позор, а жизненный опыт. Не пятно, а крест. Вся Россия из века в век идет через тюрьмы, этапы и лагеря. Сколько далеких предков пропылило с кандальным звоном в Сибирь. Сколько близких родственников простучало в тюремных вагонах за Урал. Сколько нынешних твоих современников перебывало в «Матросской тишине» и «Лефортове». Поклон вам, Варенников и Макашов, Анпилов и Лимонов, боевые полковники Чеченской войны Поповских и Буданов. Не заречемся от сумы и от тюрьмы, вспоминая, сколько песен, стихов было сложено о «тюрьме-матушке». Поется и читается поныне.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
