Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Не начал модернизацию. Бездарно израсходовал накопленные для развития деньги. Промотал ресурс исторического времени. Не оправдал доверие народа, который разлюбил тебя. Тебя словно подменили. Было странно смотреть, как ты упиваешься своим участием в привилегированных международных клубах, делая противникам России уступку за уступкой. Млеешь от дружбы с европейскими лидерами, этими ничтожными выморочными клерками. Как тобой овладел бес стяжательства и ты рассовывал свои нефтяные и газовые накопления по мировым банкам, и это не укрылось от народа. Ты строил себе дворцы на всех побережьях, на всех горнолыжных курортах мира, а русские городки и села гнили, а вместе с ними сгнивал народ. Ты почти перестал работать, а все время уделял бассейнам, лыжам и безвкусному пиару, который придумывал постаревший, утративший талант режиссер. Чего стоят твои фальшивые поездки на канареечном автомобиле, или твой голый торс, возбуждающий стареющих женщин, или зоологические пристрастия с поцелуями рыб и животных. Кристалл, который требовал ухода и взращивания, ты уронил в грязь Болотной площади, и он стал таять, потек. Вновь превратился в жидкость. Я упрекал тебя, но ты не слышал меня. Я досаждал тебе и поэтому решил уехать. Твоя неудача – это и моя неудача. Твое поражение – и мое поражение. Судьба от тебя отвернулась и повернулась к другому. К кумиру Болотной площади. Его питают бурные потоки истории. Его они возносят на вершину власти. Он станет президентом России. Придворная челядь, которая клялась тебе в верности, чувствует это и перебегает к нему. Таков удел слабеющих вождей. Ты, Федор, – слабеющий вождь.
Бекетов увидел, как страшно побледнел Чегоданов. Казалось, на его скулах выступили белые кости. Ноздри гневно дрожали. В выпуклых голубоватых глазах появился красный металлический отсвет, какой бывает в жаровне, полной углей. В нем поднималось свирепое бешенство, припадок безумия, который сопровождался слепым сквернословием, взмахами рук, желтой пеной у рта.
– Ты приехал, чтобы глумиться надо мной? Может быть, ты снюхался с этим уродом Градобоевым? Может быть, ты вошел в его штаб и используешь свои чертовы технологии, чтобы валить меня? Ты такой же предатель, как вся остальная мразь, которую я приблизил к себе, и она теперь кусает руки, из которых получала корм?
У Чегоданова начиналась истерика, которая случалась с ним крайне редко. Лишь в тех случаях, когда его воля подвергалась колдовским воздействиям. Тогда он лишался вкрадчивого голоса, самообладания, умения скрывать мысли. Он больше не справлялся с темной волной, которую направляли на него специалисты психологических войн, мастера магических атак, имеющих целью парализовать и разрушить противника. Так было однажды, в день его рождения, когда убили известную журналистку, неутомимую в своих обличениях Чегоданова. Это называлось «сакральной жертвой». У человека в день рождения оживает пуповина, связывающая его с мирозданием. Он становится беззащитным перед внешним воздействием. Убийство журналистки, эта «сакральная жертва», страшный подарок в день именин, породил пучок смертоносной энергии, которая вонзилась Чегоданову в пупок. Он корчился от боли, ревел от бессилия, изрыгал брань и проклятия, и казалось, что он впал в безумие. И только явившийся по срочному вызову монах с молитвой вырвал из пупка Чегоданова невидимую стрелу. Пустил ее обратно, в сторону незримого лучника.
– Ты явился, чтобы добить меня? Сказать, какое я ничтожество? – Чегоданов воздел кулаки, и казалось, обрушит их на голову Бекетова.
Бекетов поднялся, холодно, отчужденно глядя на волчье лицо, с желтой пеной у оскаленного рта.
– Я приехал по твоему зову и не мог не сказать того, что я думаю. Теперь я вижу, что мой приезд не имеет смысла. Я уезжаю.
Он шагнул к дверям, но Чегоданов догнал его, схватил за руку:
– Прости меня, Андрей! Это бес в меня вселился! У меня больше нет сил бороться! Останься! Ты прав, ты прав, я растерял мой успех, судьба от меня отвернулась! Помоги! – Его гнев схлынул, и теперь он был жалок, умолял, был похож не на волка, а на собаку, которой перебили хребет.
Бекетов испытал острое сострадание. Чувствовал раскаяние за свой беспощадный приговор.
Снова сел на диван, видя, как в окно кабинета брызнуло бледное предзимнее солнце. И далекое, мучительно нежное воспоминание посетило его. Бабушка ведет его в школу, под ногами сизая лужа во льду, а сквозь голые липы брызнуло бледное предзимнее солнце.
– Ты прав во всем! Но не время об этом! Нам надо выиграть, не пустить в Кремль это чудовище, порождение спальных районов, черных подворотен, озлобленной глупой толпы! Мы победим, и после победы, поверь, я стану другом! Это будет другой Чегоданов, о котором никто не слышал! Ты говорил о преображении, о чуде превращения Савла в Павла! Я стану Павлом, стану угодным Богу! Судьба опять повернется ко мне лицом! Мы станем творить историю, строить великое государство! Мы укротим ненасытных вампиров, которые сосут из России соки! Я знаю, как вернуть в страну вывезенные воровские деньги! Страшным ударом уничтожу коррупцию! Прикажу построить в Мордовии двадцать лагерей, куда станут свозить воров, будь то министр или олигарх! Ты говорил о моих накоплениях, о моих счетах в банках! Эти деньги я собирал, чтобы их не разворовали чиновники. Теперь, когда мы начнем развитие, я верну все деньги народу! Построю на них больницы и онкологические центры! Отберу у рублевских жуликов их дворцы, поселю в них беспризорных детей. Россия будет великой! Евразийский союз, который я замышляю, – это прообраз будущей Великой России в ее традиционных границах! Нам нужно победить! И тогда мы вместе с тобой станем писать историю! Впишем в нее наши имена!
Все это Чегоданов произнес захлебываясь, с восторженной синевой в озаренных глазах. Эта была та самая страсть, в которую он увлекал других, обезоруживал своей верой и искренностью. Этой огненной страстью он оплавлял кромки, отделяющие его от собеседника, превращал врагов в друзей, соперников в надежных союзников. Это не выглядело как искусный театр. Перед ним был измученный, доведенный до отчаяния человек, который из последних сил старался уверить себя, что остается надежда на спасение, что гибельная черта может отступить и он, Бекетов, старый друг, поможет ему избегнуть беды. Снова, как бывало не раз, отведет его от черной дыры.
– Я не знаю, поймешь ли ты меня, – медленно произнес Бекетов.
– Пойму, конечно пойму! Кого же мне еще понимать!
– Схема, которую я могу предложить, на первый взгляд может показаться нелепой.
– У тебя не может быть нелепой схемы. Все твои схемы блистательны!
– Она сопряжена с риском, быть может, только ускорит катастрофу.
– Ну, хочешь, я тебе дам расписку, что в моей смерти Бекетова прошу не винить, – усмехнулся Чегоданов.
– Ты можешь мне обещать, что если примешь мою схему, то уже никто не посмеет в нее вмешиваться, все эти твои высоколобые дурни и пошлые оригиналы?
– Всех буду гнать! Ты один хозяин!
Бекетов молчал, словно раздумывал, стоит ли затевать эту непосильную, непредсказуемую по своим результатам работу. Или уже поздно, и все безнадежно, все технологии бессильны. Тонкие тенета технологических ухищрений разорваны, и на свободу вырвалась сама история, как свирепая, неподвластная технологиям стихия. В своей уединенной ссылке, читая манускрипты, погружаясь в теории русских космистов, он не мог до конца отрешиться от московских событий, которые, как осенняя буря, стучали в его оконце. Будили ночами, и он вскакивал, хватал лист бумаги и чертил политологические схемы. Рисовал вектор сил, исследовал геометрию русской катастрофы. Старался доказать теорему Русской Победы.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
