— Игорь к вечеру освободится.
— Не доживу. Чего? Стряслось что-то?
— Бытовуха.
— Ясно. Выпьешь?
Максаков никогда не пил на дежурстве, но сегодня отказать не мог. Глаза у Французова были трезвые и тоскливо-злые.
— Наливай.
— Я по чуть-чуть. Толик, Денис подставляйте.
Максаков отломил кусочек бутерброда и взял стакан.
— Какой пример молодежи, Николаич.
— Пусть видят. Они же хотят в следствие. — Французов выпил, никого не дожидаясь. — Пусть видят, как контора будет иметь их в извращенной форме.
Максаков выдохнул.
— Чтоб последний выговор.
Водка неожиданно легко скользнула по пищеводу.
— Денис, приоткрой балконную дверь — задохнемся. — Володька потянулся за сигаретами. — Знаешь, Миша, я думаю, что последний. Надоело все. Мне сейчас выговорешник впаяли, а это — долой следственную надбавку, долой квартальную премию, минус алименты, минус оплата жилья остается тысячи полторы на жизнь. Клево? Да и не это главное. Я давно ненавижу прокуратуру, в принципе. Дело не в выговоре. Это лишь очередная капля. Кругом трусы. Главное — никуда не лезть. Главное — сидеть тихо. А вдруг накажут? А вдруг в газетах пропишут? Никому ничего не нужно. Особенно — бандитов сажать. Лучше десять бытовух в суд спихнуть да пяток ментов за превышение власти. Спокойней и безопасней. Кстати, хочешь хохму? Меня наказали за то же дело, за которое признали лучшим следователем года. Класс? Когда оно ушло в суд и о нем писала пресса, то я — лучший следователь, а когда суд выпендрился — пи… конченый.
Максаков смотрел в окно. Пурга набирала силу. Дома напротив почти не было видно.
— И чего решил делать? — бесцветным голосом спросил он.
— Хер его знает. — Француз взял бутылку. — Достало быть белой вороной, а не быть — не могу. Впрочем, так же, как и ты. Давай стакан.
— Я пас, Володь, я же дежурю.
Кто-то дернул ручку двери.
— Это Жора, наверное. Спрячь пузырь.
— Плевать! — Француз махнул рукой. — Толик, открой!
— Водку типа пьянствуете? А я типа готов на мокруху ехать.
Жора Ефремов постоянно косил под братка. Следователем он был опытным, неплохим, но к работе абсолютно равнодушным. Максакову никак не удавалось понять, что скрывает маска придурковатого рубахи-парня.
— Жора, на ход ноги! — Француз булькнул водку в стакан.
— В натуре, конкретно!
Уходя, Максаков стрельнул у него червонец на сигареты.
— Меньше пропьешь. Ехал бы ты домой.
— Не парься. Все нормально. Извини, что гружу тебя своими бедами.
— Не говори ерунды.
На секунду показалось, что Володька сейчас заплачет. Только на одну секунду.
10
«Моторола» заверещала при повороте на Белинского. Максаков не мог отпустить руль: под завязку забитая «копейка» (вдобавок к операм и Ефремову в нее влезла его стажерка — маленькая коротко стриженная девушка в дорогой кремовой дубленке) с трудом слушалась руля. Пиликанье не прекращалось. На углу с Моховой он прижался к тротуару.
— Михаил, срочно отзвонись начальнику. — Лютиков вздохнул. — Имей в виду — он орет, как потерпевший.
— А в чем беда? — Максаков тоже вздохнул. Лишний разговор с Григоренко не прибавлял настроения.
— А хрен его знает.
— Через пять минут, только доместа доберусь.
Двор был большой, с чугунной оградой и остатками скамеек вокруг полуразрушенного каменного круга, в коем угадывались руины фонтана. В углу стояла покореженная, сваренная из труб горка-ракета. Тоненький слой свежего снега резал взгляд в контрасте с грязно-серыми стенами. При виде горки у Максакова неожиданно дрогнуло внутри. Такая двадцать пять лет назад украшала его школьный двор на Петроградской. Они с одноклассниками катались, играли в путешественников и мечтали о взрослой жизни, которая представлялась захватывающей и прекрасной. Ему до боли, до слез вдруг захотелось вернуться в солнечно-беззаботные дворы семидесятых, к чехословацкому рыжему ранцу, коллекции марок, собранию сочинения Майна Рида, всеобщей любви и ощущению лучезарности окружающего мира.
— Квартира какая, Миш? — Андронов тронул его за плечо.
Со стен парадной спускались ледяные сталактиты — прорвало систему отопления. Из подвала валил теплый липкий пар. Когда-то торжественные мраморные ступени поколоты и раскрошены. Незнакомый молодой участковый подталкивал к выходу бесформенное, резко воняющее существо, заросшее до глаз черной бородой.
— В подвале спал, — пояснил он. — Я его пока в обезьянник, в восемьдесят седьмое.
Максаков кивнул.
— Девятая квартира, Стае. Вроде на последнем этаже.
У дверей как всегда толпилась куча народу. Большинство Максаков хорошо знал. Он сам начинал в этом отделе.
— Здорово.
С худощавым подвижным Сергеем Полянским они даже обнялись. Его Максаков сам привел в милицию. Когда-то они вместе служили в армии.
— Только на трупах и встречаемся.
— Сам виноват. Телефон знаешь.
— Ты тоже.
— За твоими семейными перемещениями не уследишь.
— Нашел бы через маму или на работе. Я тебе сегодня дам домашний.
— Лады. Сам-то как?
— Как всегда. Кручусь.
— Один?
— Один. Как Жанка?
— Нормально. Забегай, посидим.
— Обязательно. Чего тут?
Полянский улыбнулся и, протиснувшись между двумя откровенно скучающими постовыми, отворил высокую дверь.
— Пошли. История в стиле Агаты Кристи, только на российский лад.
Прихожая в квартире была огромной. О капремонте здесь, видно, и слыхом не слыхивали. В комнаты вели двухстворчатые арочные двери, такие же разнообразные, как и люди, за ними проживающие. Поломанные и побитые вследствие утери по пьянке ключей, старые, но добротные, укрепленные дополнительными замками, новые, под старину, и даже одна железная. В коридоре начисто отсутствовали вешалки, тумбочки и какие-либо вещи обихода, что свидетельствовало о проживании в квартире антиобщественного и паразитирующего элемента. Полянский остановился перед безошибочно угаданной Максаковым дверью: самой обшарпанной, без всяких следов замка.
— Две смежные комнаты занимает Панина Евдокия Сергеевна, сорок восьмого года выпуска, в обиходе тетя Дуся, ранее дважды судима за кражу и скупку краденого. В понедельник у нее был день рождения, так что празднуют пятый день. Список гостей у меня есть. Все местные, все известные, все в отделе. Вчера вечером, когда все снова попадали замертво, хозяйка пошла якобы попить пивка на угол, вернулась сильно избитая, прошла в дальнюю комнату легла на диван и умерла, что выяснилось сегодня утром. Почему-то мне в это не верится. Объяснить, или сам посмотришь?
